— Гарун бежал быстрее лани, — выказал неожиданное знание поэзии Тартищев. Он остановился за спиной у Алексея и положил ему руку на плечо. — Смотри, сынку, и запоминай. Это и есть катран, или юрзовка, где чешут лохов, раздевают их до кишок, а то и на кон ставят[36]… Проще, самая непотребная шулерская мельница, за содержание которой, Василиса Маркеловна, придется вам отвечать в соответствии с уставом уголовного судопроизводства на полную катушку!
— Батюшка, Федор Михайлович, не губи за-ради Христа! — заголосила вдруг Василиса и, как стояла, с размаху хлопнулась на колени перед Тартищевым и принялась хватать его почему-то за раненую руку, порываясь ее поцеловать. — Отслужу, отблагодарю… — бормотала она, размазывая по лицу обильные слезы.
— Прекрати выть! — прикрикнул на нее Тартищев и приказал Алексею:
— Приведи понятых, будем все протоколом оформлять.
Василиса взвыла совсем уж не по-человечески, а Тартищев, подмигнув Алексею, дескать, не уходи пока, вернулся к диванчику. Василиса подползла следом.
— Ну что, Васька, будем говорить без церемоний? — Тартищев достал из кармана табакерку и задумчиво посмотрел на нее, потом принялся постукивать ею по спинке диванчика. — Скажи, кто мне клялся, что ноги Крапивы здесь больше не будет? — Он отпихнул носком сапога попытавшуюся бухнуться головой в пол Василису. — Кто обещал вывесить правила содержательницам публичных женщин на видное место?
— Да вон же они! — взвизгнула Василиса. — В рамочке над вами!
— И верно! Цветочками даже украсила! — согласился Тартищев. — Но ты же их не выполняешь! — И опять подмигнул Алексею, из чего тот понял, что Федор Михайлович по какой-то причине затевает форменное представление. — Итак, по правилам, окна в борделе не открываются, а они у тебя распахнуты настежь… — Он загнул указательный палец здоровой руки. — Второе, в одной комнате не должно быть более одной кровати, а у тебя их по две, а то и по три.
Занавесками-то хоть отгородила?
— Отгородила! — буркнула Василиса и поднялась на ноги. — Говори, что надо? Я ведь из понятливых…
— Не торопись, — Тартищев загнул еще один палец, — скажи, когда постельное белье последний раз меняла? Или, как всегда, простынку перевернули, и айда по новой? По правилам барышне обмыться надо после каждого употребления и белье поменять, или впервые от меня слышишь про такое?
— Если б все по правилам исполнять, я б за вход не полтинник брала, а целковый, — огрызнулась Василиса и, вытащив откуда-то из-под юбок длинную папироску, закурила ее, притулившись к ширме.
— Правильно, потому все лохмотники на твой фонарь и слетаются, — сказал устало Тартищев. — Девки твои румянятся и белятся на два пальца толщиной, вместо того чтобы лишний раз известные места обмыть.
А ведь это тоже повод, чтобы штраф на тебя наложить приличный, а то и билет отобрать, чтоб другим неповадно было правила нарушать!
— А ты по околотку пройдись, Федор Михайлович, посмотри, кто этих правил не нарушает? Жизнь-то нонче дорогая, а девок кормить надо, и в отрепье их не оденешь, и клиенту пива да водки надо выставить…
— Ладно, заприбеднялась, — махнул рукой Тартищев, — неси сюда медицинские билеты, посмотрю, когда барышни твои последний раз у врача проверялись… Надеюсь, малолеток среди них не наблюдается?
Василиса ушла за ширму, но вернулась не с билетами, а со штофом вина и молча поставила его на стол.
Тартищев, прищурившись, окинул его взглядом и крякнул. Василиса задрала юбку, обнажив костлявую ногу в вязаном чулке, и достала кошелек. Аккуратно положила его на стол перед Тартищевым.
— Возьмите, Федор Михайлович, жертвую на богадельню. Передайте батюшке, что от чистого сердца…
— На богадельню сама передашь. — Тартищев взял кошелек и опустил его во внутренний карман шинели. — Это на другое пригодится.
Алексей опешил. На его глазах начальник сыскного отделения без явных угрызений совести положил себе в карман взятку и даже не покраснел при этом. Зато сам он едва сдержался от негодования. Но все-таки решил высказаться после, когда спектакль наконец закончится.
Тартищев достал носовой платок и, сняв фуражку, тщательно протер голову и лицо. Потом так же неторопливо вернул платок в карман и строго посмотрел на Василису.
— А теперь рассказывай, куда Мозалевского подевала?
— Моза… — поперхнулась Василиса. — Кого?
Отродясь про такого не слыхала!
— Не врать! — прикрикнул на нее Тартищев и для острастки стукнул кулаком по спинке дивана. — Он же сюда прибежал, когда мы его спугнули!