– Кто знает, на какие безумные поступки может решиться римский шпион? Если ты не шпион, тогда зачем ты здесь? Отвечай быстро; не трать время на пустую ложь.
– Я не лгу. Я… я был офицером разведки; некоторые из ваших людей могли видеть меня и подтвердят мои слова. На совете я заявил генерал-лейтенанту, что тот не прав. В наказание он лишил меня чина. Что мне оставалось делать?
– Убить его, – бросил Тоссук не раздумывая.
– Нет, потому что тогда другие римляне убили бы и меня. Но как после этого я могу служить империи? Если я присоединюсь к вам, я смогу многократно отомстить за унижение.
Хан задумчиво потер подбородок. Орда коснулся его рукава и заговорил на языке кочевников. Хан резко кивнул. Тогда шаман спросил:
– Можешь ли ты поклясться именем христианского Бога, что ты говоришь правду?
– Да, – ответил Аргирос и перекрестился. – Именем Отца, Сына и Святого Духа, Пресвятой Богородицы и всех святых, я клянусь, что оставил римлян после ссоры с Андреем Гермониаком, генерал-лейтенантом.
Орда выслушал его и обратился к Тоссуку:
– В его честности нет полной уверенности, хан, но это похоже на правду. Большинство христиан слишком страшатся ада, чтобы клясться всуе.
– Глупцы, – рявкнул Тоссук. – Я ничего не боюсь ни в этом мире, ни в ином.
Это не звучало как хвастовство, иначе Аргирос не придал бы словам хана значения. Безыскусная прямота впечатляет – хотя римлянин сознавал, что сам он не свободен от страха, – хан внушал ему страх.
– Может быть, все так, как ты говоришь, – наконец произнес Тоссук. – Если так, ты непременно поведаешь нам все, что тебе известно о римской армии.
Хан поклонился с шутливой иронией, которой Аргирос никак не ожидал от кочевника, и жестом пригласил римлянина в свою юрту.
– Не наступай на порог, – предупредил Орда. – Если наступишь – подвергнешься смерти за совершенный грех. А также, раз ты оказался среди нас, не мочись в юрте, не касайся ножом пламени очага, не ломай кость другой костью, не проливай молока и не бросай никакой пищи на землю. Все эти деяния оскорбляют духов, и смыть обиду можно только кровью.
– Понятно, – ответил Аргирос.
Он слышал о некоторых обычаях чжурчженей, да и кочевники также кое-что знали о христианстве. Однако два запрета показались ему новыми. Он с тревогой подумал о том, не упустил ли Орда чего-нибудь еще.
Римлянин никогда еще не бывал в юрте предводителя кочевников; ее богатство удивляло. Некоторые вещи представляли добычу, награбленную на берегах Дуная: золотые и серебряные церковные сосуды, золотая парча и дорогой пурпур, мешки с перцем, корицей и алой краской.
Кое-что из предметов роскоши чжурчжени производили сами. Толстые шерстяные ковры, вышитые стилизованными изображениями животных и геометрическим орнаментом, можно было дорого продать на рынках Константинополя. Как и отделанный золотом шлем Тоссука, инкрустированные драгоценными камнями меч, ножны и лук. И набитые шерстью и сеном шелковые подушки.
Помимо ворованного стула, в юрте не было никакой деревянной мебели. Жизнь кочевников чересчур подвижна, чтобы обременять себя тяжелыми и громоздкими вещами.
Тоссук и Орда сели, скрестив ноги с ловкостью, недоступной более молодому Аргиросу. Хан принялся бомбардировать его вопросами. Как велика римская армия? Как много в ней лошадей? Как много людей в первом полку? Во втором? В третьем? Что везут в повозках обоза?
Допрос продолжался без конца. После каждого ответа Аргироса Тоссук поглядывал на Орду. Римлянин не мог разгадать непроницаемое, бесстрастное выражение лица шамана. Он знал, что не лжет, и надеялся, что Орда тоже знал это.
Видимо, Тоссук поверил, потому что наконец-то умолк. Хан потянулся через плечо за кувшином вина – тоже прихваченного при грабеже в империи, – выпил, рыгнул и передал кувшин Орде. Шаман пригубил вина и рыгнул еще громче. Затем он предложил кувшин Аргиросу. Римлянин выпил вина, заметив, как пристально на него смотрели кочевники. Хотя отрыжка у него получилась не столь убедительно, как у его хозяев, они были довольны; улыбаясь, пошлепали его по спине. Пусть не без сомнений, но его приняли.
Проведя с чжурчженями пару недель, Аргирос незаметно для себя стал восхищаться кочевниками, с которыми до того ему приходилось воевать. Неудивительно, думал он, что степняки грабили приграничные области империи при любой возможности. Они жили только за счет своих стад, никогда не останавливаясь ради сбора урожая или передышки; они снабжали себя пищей и кровом – и более ничем. Предметы роскоши поступали от их оседлых соседей путем обмена или грабежа.