– Да, это так. Но возьми их письмо. Они просят моей помощи, моего согласия, моего участия в твоей смерти.
– Я знаю, что сделаю…
– Что вы думаете о кайзере?
– Не знаю. В самом деле, Иерусалим у христиан. Чего ж еще?
– Не знаю, но Великий Магистр Тевтонского ордена Герман фон Зальца пытался добиться, в качестве посредника, снятия отлучения. Безрезультатно. Он любит Восток. Кисмет.
– Последние новости, Ваше Святейшество, после мессы в церкви Гроба Господня, что состоялась 18 марта, сицилийский грешник вошел в храм, взял лежавшую на алтаре корону…
– Отлученный вошел в церковь?
– …корону Иерусалима и надел ее на голову.
– Интердикт на город.
– Архиепископ Цезареи уже сделал это.
– Пиши… «Этот король чумы утверждает, что якобы человек вообще не имеет права верить во что-либо, что не может быть выявлено природой и разумом».
Праведность, о которой ничего не известно и которую не понять. Мы не можем судить о ней. Известно, она есть. Кто-то имеет право в это не верить; так не ощущать. Это вне обычной логики. И что? Легко воспринимается аскеза. Но что в ней праведного? Кто может утверждать, что в этом хоть что-то праведное? Может, правильно жить, принимая все радости жизни?
Горести приходят сами. Кажется, ко всем. Их надо… Ничего не надо. Желательно устоять. Держаться. И радоваться тому, чему можно радоваться. Праведность – больше чем правильность? Или праведность – это правильность?
Но хорошо выбрать праведные правила.
– Парма, Парма! Как здесь прекрасно! Выпьете, святой брат?
– Нет, нет, брат мой, я наслаждаюсь здешним сыром.
– Это не противоречит… Ничему не противоречит. Но вернемся к кайзеру. Выдающийся хронист папской партии Салимбене! Брат, ваше мнение о кайзере? Как францисканец францисканцу?..
– Да… Это непросто. Есть вещи, которые можно говорить… или о вещах, людях… пусть даже наедине, да… но стены имеют уши…
– Мы одни, брат…
– Мы одни… наверное, но вот сказать вслух я могу то, что спокойно сказал бы на рынке.
– Это тоже крайность.
– Чудесный пармский сыр. Так, кайзер… Если бы он был добрым католиком, возлюбил бы Бога и церковь, мало кто на свете смог бы сравняться с ним. Однако его мысли, что душа неотделима от плоти. То, что он сам и его ученики таким образом видели в Священном Писании довод против существования жизни загробной. Поэтому он и его соратники большие сторонники наслаждения жизнью земной. Да. Я напишу об этом.
– Напишите, брат.
– На самом деле, сеньеры, наш славный кайзер Федерико, как он любит женщин и вино!
– Божественно!
– Мадонна, Federico il Secondo – divino!
Он наш. Сицилиец до мозга костей!.. Ваши ручки, ваши ножки!..
– Вы что, с ума сошли?
– Я же шепотом… Слава кайзеру!
– Спойте нам, дорогой, спойте! О, вот это: «… Под липами на лугу, где нам двоим было ложе…»
– Мы сегодня выбираем среди дивных сеньор…
– Frau Welt! Dreimal Hoch!
– Hoch! Hoch! Hoch!
– Эту, эту – беленькую!
– Рыженькую!
– Можно и черненькую!
– Этот свет.
– Земной грешный мир.
– Госпожа этого грешного мира!
Я не понимаю. Я – единственный, кто умел освободить Иерусалим без войны, без крови. Мир Иерусалиму! Мир в Иерусалиме!
Как это было? Меня называли в Германии: daz kint von Pulle, а в Италии – puer Apuliae – дитя Апулии. Бог мой, моим опекуном был сам Иннокентий III. Папа. Какой папа!
– Мой дорогой, дитя Апулии, вы говорите! Ему уже – 14. Он совершеннолетний. Он не гигант. На свой возраст. Но. Но. Весь день в движении.
– Выпьем.
– Да… Прекрасно. Так о чем я? Ага, о молодом Федерико… Очень подвижен и силен, вынослив; все время упражняется с оружием.
Лучше всего владеет мечом. Быстр. Очень неплох, как лучник. Быстрые скакуны – его друзья. С оружием он до ночи, а потом еще несколько часов – читает исторические сочинения!