– Но наш славный кайзер выше этого. Он говорит, что обязанность властелина исходит из природы существования, из необходимости – это неотвратимо. Мне говорили, так мыслил Аристотель. И арабы – их ученые не возражают.
– Это – гениально. Кайзер – гений!
– Безусловно. И власть кайзера, и власть государства… От господа нашего.
– Amen…
– Да. Amen.
– Но, дорогой сьер, не все сказано, не все! Там звучало что-то еще.
– Да-да, вы правы, правы. Наш Федерико – он выдающийся юрист, да, но он мужчина, он живет под сицилийским солнцем, он любит женщин!..
– Он любит женщин, да, и?
– Между нами.
– Между нами!
– Между нами, у него их целый гарем!
– Что вы говорите?
– Да!
– Невероятно!
– Я вам говорю.
– Боже мой, как это наверное, приятно и усладительно.
– Или!
– Но, а как это он устроил?
– Он привез с Востока – все с Востока. И такое изысканное! Изысканное-изысканное! Ну, некоторые обвиняют его в служении Ваалу.
– Да?
– Ну, женщины, еще женщины, много женщин – при чем тут Ваал? Посудите сами.
Я скажу больше: восточные женщины… и христианки тоже, тоже; восточная музыка… Да, слушайте, слушайте: сарацинские девушки в таких… это – шальвары – я не видел, что это такое, но прямо с ума сойти, если прямо тут же не найти какую-нибудь добрую итальянку и не успокоиться с ее помощью, но это жалкое подобие, вы же понимаете?!
– Боже мой, я прямо сейчас же побегу! Побегу!
– И я!!!
Гюзель каталась на большом шаре. Без шальвар.
Зачем мне лишние загадки? Я наслаждаюсь при виде отгадки.
Белый медведь наводит на мысли о блаженной прохладе. Опасный зверь, конечно. Императорская власть также плохо обеспечивает безопасность… О, Гюзель!..
Бог мой, женщина Востока, весь мой восторг с тобой…
Да, знаю, что я падишах Запада, знаю…
Да, и мне понравилось, когда мой придворный маг Михаил, в жаркий день по нашему желанию, вызвал грозу. Чудно-чудно… Нет, я не устал, наша Гюзель, не устал, иди, покатайся еще на шаре.
Он видел себя в зеркале: рыжий, среднего роста, плотный, пожалуй, мощный, а, может, полный? Легко сказать: «Наша цель – видеть вещи такими, какие они есть». Так ли?
Между тем, я задаю вопросы, которые могут приблизить нахождение ответов, по крайней мере, усилить поиск ответов.
Так вот, где расположен ад? Где чистилище и где небесный рай? Под землей, в земле или над землей? И все-таки…
Но, думаю, хватит, какие, какие… у Гюзель, и остальное… Гюзель!
– Вот, нежная ночь. И, как ты думаешь? Можно, чтобы все замерло и так и оставалось?
– Остановись!… Стой, стой!…
– Вот эта ночь…
– Ты знаешь, я вспомнил свою учебу в институте. Я учился на первом курсе. А первая сессия… Вот. И нужно было писать курсовую. По теории государства и права. После школы – ничего не понятно. Какой-то другой язык. Все другое. Да, а условия были такие… Скажем так, курсовую я писал на подоконнике. В общем, некоторые трудности.
И как раз приезжает дядя. Хоть с кем-то понимающим можно поделиться. Я ему рассказываю, как мне трудно. Он выслушал и говорит:
– Ленин… Ленин… на пеньке писал «Государство и революция».
В каком-то из старших классов нас охватила игра. Не в большом смысле этого слова. Маленькие азартные игры. «Трясучка», «в пожара».. Странные какие-то были игры. Ну, «в пожара» требовала своеобразного умения: игроки складывали монетки (на равную сумму с каждого) в аккуратненький столбик – и со всей дури, по очереди каждый, били (лучше всего пятью копейками – дешевая и тяжелая, рубль был еще лучше, но редко у кого был – пятью копейками!) по этой кучке: надо было, чтобы монеты перевернулись. Тот, кто переворачивал этим ударом, тот их и забирал. Чтобы перевернуть, надо было попасть в край. Суммы были небольшие: по пять, по десять, по пятнадцать – до рубля, в основном. Столбик же не мог быть, как «Вавилонская башня».
«Орел-решка»: до подбрасывания надо было угадать, что? Сначала бросали на пол; потом стали ловить на руку. И тут появился нюанс: поймать на ребро. Как-то подглядеть и после слова – положить на нужную сторону. У некоторых получалось. Возник вопрос: везение или умение? В результате тренировки результаты существенно росли. Возникал заработок, а не игра. Скучно. Мне стало скучно. На какой-то раз, монета, подброшенная как угодно вверх, стала падать просто по заказу: двадцать раз – орел, или семь раз – решка. Ай-я-яй – главное, подбросить, чтобы перевернулась, или наоборот, чтобы вся тряслась, но не переворачивалась, как бы спадала. Да.