Пригибает гордых к земле, кротких поднимает к высотам.
И слышит царь-нищий, как тот самый меламед говорит: – Бог может сделать царя нищим, а нищего – царем.
И закричал странный нищий, бросился к меламеду в ноги…
Прости, прости меня…
Ты прости меня, меламед…
– Прав ты был. Ты прав.
– Смилуйся, помоги снова стать царем…
Решил меламед помочь. Постригли царя-нищего, помыли…
– Портной, сшей-ка одежду, как у царя. Так надо.
Сказал меламед, чтобы царь-нищий шел в монастырь, где, когда был царем, молился, и ждал своей… ну, царской кареты…
И вот вышел из черной кареты царь-шед… И с ним звери – телохранители с огромными острыми ножами.
И зашел царь-шед в монастырь…
Только за ним закрылись двери, царь-нищий, как и сказал ему меламед, закричал своему кучеру, чтобы подавал карету.
И подъехала к царю-нищему золотая карета с оранжевым апельсином на крыше; сел он спокойно в нее и уехал. Приехал во дворец.
И никто ничего не заметил.
Никто не спросил того… где я? Никто не спрашивает меня про того… Что это…
Не стоит больше играться. Шутки эти…
– Эй, позвать меламеда во дворец!..
И наградили меламеда по-царски…
– И с тех пор царь был милостив к Израилю?..
И разные голоса говорили, каждый, что знал…
Они сами этого не знают… Но именно эти праведники – те тайные столпы, которые поддерживают наш мир… Ламедвавники.
Если бы не их защита, Б-г возможно бы, уничтожил человеческий род.
Праведники – спасители… И сами того не знают…
О, эти ламедвавники… Избранные Б-гом праведники, которые живут среди евреев незаметно, а иногда… возможно, так кажется? неправедной жизнью? … или так кажется?…
Текли реки крови… столбы дыма уносились к небесам…
Бездны и пропасти вырастали и исчезали…
И человеческое горе… страдания людей убили бы даже души младенцев, а люди захлебнулись бы в вопле отчаяния…
А праведник может умереть, не узнав, что он праведник. И люди могут не узнать его.
Но Создатель знает о праведности. И появляется новый. И мир не обрушится.
Ламед – вав = 36. 18 и 18. 18 = хай. Хай – число жизни.
Оправдать мир перед Б-гом…
Ламетвуфник, просто существуя, оправдывает мир перед Б-гом. Он так живет.
Ледяная гора среди горячих миражей
«Нечто устанавливает ничто»
По ходу дела я надеюсь сообразить, чту в этой фразе подлежит, а чту дополняет подлежащее. Но прежде хочу признаться, сколь остро жалею, читая Айзенберга, что ушла от нас красавица Одесса в украинскую незалежность: не знаю, как принимают его прозу в тамошней литературной ситуации (я после развала Союза перестал за нею следить), но в ситуации российской эта проза вызвала бы сейчас, я думаю, воспалённо горячий отклик.
Она рождена на границе наших литератур. Носители суржика с неутихающим самозабвением корёжат русскую речь, как корёжат и мову, но ведь и жизнь этих людей корёжит.
Что за жизнь?
Неуловимое «нечто», ускользающее как «ничто».
1919 год. На Украине – гражданская война. В местечке – петлюровцы. В подвале, не дыша, – евреи. Вдруг начинает плакать младенец. Демаскировка смертельна! Один из затаившихся берёт младенца, осторожно выносит из подвала и кладёт на снег.
На снег – на смерть?
Всё описано «исчезающими штрихами». Пуантилистски, – как сказали бы живописцы изысканного стиля. Но здесь стиль не изыскан – он западает в немоту. В ничто. Слышны только звуки недалёкого погрома. Да плач неутихающего младенца. Потом – скрип сапог: кто-то его уносит.
Уносит – в небытие.
Ситуация – пунктир небытия, а тут – явная гибель: петлюровцы кругом. Это же непредсказуемо!
Непредсказуемо: не петлюровец подбирает ребёнка, а случившийся здесь петроградский рабочий. Так же непредсказуемо в ходе боевых действий местечко отвоёвывают красные. И забирают младенца.
Так смысл неожиданно прорисовывается в смертельной бессмыслице. Он, смысл, брезжит из ничего, он ничем не гарантирован, он разомкнут в небытие, и нужна только ещё одна точка – замкнуть его…