Мастерман и Робертсон стали главной действующей силой операции по вербовке двойных агентов и провели ее со столь оглушительным успехом, что после войны Мастерман с полным правом заявлял: «С помощью сети двойных агентов мы контролировали германскую шпионскую сеть в стране и активно управляли ею» (выделенную фразу отметил сам Мастерман, и недаром). Это было партнерство равных личностей сугубо различного склада; Робертсон был профессионалом, ведавшим повседневной работой с двойными агентами, а Мастерман отвечал за контакты с верховным руководством. Робертсон был практиком, Мастерману же суждено было стать великим теоретиком работы с двойными агентами.
Томаса Арджилла Робертсона все называли Тар — из-за его инициалов. Родившийся на Суматре в семье колонистов, Тар провел большую часть детства у тетки в Танбридж-Уэллсе. Этот опыт самостоятельной жизни оказал решающее влияние на его характер, научив его общаться даже с незнакомцами с обезоруживающей откровенностью. Он учился в престижной Чартерхаус-скул и военном училище в Сэндхерсте, не вынеся оттуда, по его собственной оценке, великих знаний, недолго прослужил в шотландском Сифортском полку, еще меньше проработал банковским клерком. В 1933 году в возрасте 24 лет по приглашению Вернона Келла, первого директора МИ-5, он оставил степенный мир банкиров ради должности офицера разведки. Первоначально в его ведении были подрывная политическая деятельность, контрабанда оружия и контрразведка. «Чертовски хорошо сложенный и невероятно привлекательный», он обладал редким умением общаться с кем угодно, где угодно, о чем угодно. Епископы, адмиралы, шлюхи, мошенники и революционеры с одинаковой охотой пускались в откровенности с Таром Робертсоном. Мастерман с некоторой язвительностью отмечал, что «Тар никоим образом не был интеллектуалом». Тар и вправду не был книжным червем. Зато он читал людей, как открытую книгу. Ему особенно удавалась работа, «требовавшая постоянного общения с подозрительными людьми в пабах… Встретиться, поприветствовать, поболтать, обаять, посмеяться, послушать, предложить еще стаканчик, оценить, слегка прозондировать, еще послушать — и в конце концов получить всю информацию о том, о чем собеседник и не думал проговариваться». Он постоянно носил узкие штаны из клетчатой шотландской ткани расцветки клана Маккензи, принадлежность формы хайлендеров, шотландских горцев, — на удивление приметный предмет туалета был, безусловно, странным выбором для человека, рулившего одной из секретнейших организаций в мире. (Брюки из шотландки принесли ему еще одно, более заслуженное и яркое прозвище — Штаны Страсти.)
Джон Мастерман был человеком из другого теста. Легче всего представить его как полную и абсолютную противоположность Эдди Чапмену. Он был замечательным интеллектуалом, ярым традиционалистом и педантом до мозга костей, с глубоким почтением к общественной морали. Мастерман был живым воплощением британского истеблишмента: он был членом всех нужных клубов, играл в теннис на Уимблдоне, в хоккей за сборную Англии и в крикет, как только предоставлялась такая возможность. Он был худощав, атлетически сложен, его тяжеловатое приятное лицо было словно вырублено из мрамора. Он не курил, не пил, жил в мире профессорских кафедр и повышенных стипендий, окруженный сплошь состоятельными, интеллектуальными англичанами из привилегированных слоев общества.
Закоренелый холостяк, Мастерман, возможно, был гомосексуалистом, но, даже если так, эта страсть была полностью подавлена к его личному удовлетворению, как и полагается англичанину. Женщин он просто не замечал: в его 384-страничной автобиографии с любовью упомянута лишь одна женщина — его мать, у которой он жил в Истбурне во время университетских каникул. В свободное время он писал детективы, действие которых происходило в выдуманном оксфордском колледже, а главным героем был британский сыщик-любитель, напоминавший Шерлока Холмса. Книги получались суховатыми и малоэмоциональными, более напоминая интеллектуальные ребусы, нежели увлекательные романы. Именно так этот умный и суховатый человек относился к человеческой природе — как к задаче, которую можно решить силой ума. Сегодня Джон Мастерман кажется чудаком, однако он воплощал в себе черты истинного англичанина, которые в прежние времена воспринимались как добродетели: умение соответствовать своему общественному положению, упорно работать и безукоризненно соблюдать все требования социума. По его собственной оценке, Мастерман «почти с болезненной страстью стремился соответствовать стандартам» — точно так же, как Чапмен пытался отрицать их.
Однако кое-что общее с Чапменом у Мастермана все же было: в свое время он провел четыре года в тюрьме. Это было стечение крайне неудачных обстоятельств: в 1914 году, будучи избранным представителем оксфордского колледжа Крайст-Черч, он был послан на обучение в Германию, где и застал начало Первой мировой войны. Мастерман был интернирован и посажен в Рулебенскую тюрьму в странной компании столь же невезучих британцев: моряков, бизнесменов, академиков, жокеев Берлинского ипподрома и даже одного лауреата Нобелевской премии, сэра Джеймса Чедвика, который читал товарищам по несчастью лекции о секретах радиоактивности. Через четыре года молодой Мастерман освободился: на его теле не было ни единого шрама, однако его угнетал, как он сам говорил, «комплекс униженности». Почти все его товарищи погибли на полях сражений. «Моим главным чувством стало чувство вины, — писал он. — Ведь мне не довелось принять участие в крупнейшей битве в истории нашей страны».
Мастерману было уже за пятьдесят, когда он наконец получил долгожданную возможность выполнить свой долг: ему предложили поступить на службу в МИ-5. Он с благодарностью принял предложение, что стало для Британии большой удачей: наверное, ни один человек в мире не был лучше приспособлен для подобной работы. Если Тар Робертсон был, как указывал историк Хью Тревор-Ропер, «истинным гением» работы с двойными агентами, то Мастерман заложил ее моральную основу, дотошно анализируя мотивации людей, терпеливо разрешая загадки работы на два фронта, будто обширный и сложный кроссворд.
МИ-5 набирала сотрудников через дружеские связи, и Робертсон при поддержке помощника — лондонского адвоката Джона Марриотта быстро начал собирать команду талантливых любителей. В конечном итоге в составе подразделения В1А оказались юристы, академики, промышленник, владелец цирка, как минимум один художник, торговец произведениями искусства и поэт. Сам Тар был единственным профессионалом в организации, начавшей свою жизнь в реквизированном под ее нужды помещении на территории тюрьмы Уормвуд Скрабз, а затем переехавшей в большое элегантное здание на Сент-Джеймс-стрит, дом 58, в сердце лондонской клубной жизни. Штатный поэт нового подразделения, Сирил Харви, запечатлел это здание в незатейливых стихах: