ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Глебушка Тимонин — небольшого роста человечек, заросший до глаз неопрятной бородой и столь же неопрятно одетый — в мешковатые грязные джинсы, старый плащ с меховой подстежкой и черную вязаную шапку, — зевал около своего алюминиевого столика, на котором сиротливо стояли неброские, хотя и талантливо выполненные небольшие офорты и графические работы тушью в тонких металлических рамках. Их было немного — не более дюжины — и все они, как одна, были посвящены теме старой, уходящей Москвы. Торговля шла вяло — за полдня не ушло ни одной работы.
— Так и на водку не наскребешь, — крикнул Глебушка соседу, у которого — так же, как и у него, Глебушки, зуб на зуб не попадал от холода, хотя торговля шла не в пример бойчее. Паша Парамонов — или ПП — сосед Глебушки — продавал матрешек в американском стиле. Самая большая — Клинтон, поменьше — Моника, еще меньше — Хилари — и так далее. Матрешки расходились хорошо, и ПП был доволен. Призывы Глебушки согреться, так сказать, изнутри, встречали в его душе самый благожелательный прием. Его сдерживало одно: намек Тимонина на ничтожный доход от продажи офортов. Это означало, что согреваться Тимонину и ПП пришлось бы за счет последнего. Паша не был жадным человеком, но — с другой стороны — с какой стати ему было поить Глебушку? Чем, спрашивается, Тимонин лучше его, Паши? Продавал бы себе матрешки с Клинтоном и тоже имел бы устойчивый доход — Клинтона, Монику и Хилари покупали даже иностранцы, причем за валюту.
«Гордый слишком, — думал ПП о своем приятеле. — Он, видите ли, художник и ему не пристало торговать пошлыми дешевыми поделками. А пить за чужой счет ему пристало?» — задал себе риторический вопрос Паша, но тем не менее деньги из кармана послушно вынул, поскольку холод все больше давал о себе знать.
Паша решил пойти на компромисс, который хоть в какой-то степени способен был разрешить его сомнения в том, что справедливо, а что — нет. Деньги давал он, а за водкой предстояло бежать Глебушке.
Тот сразу же согласился. Бежать было недалеко, а потом поход по ларькам за водкой и закуской позволял ему хотя бы на несколько минут укрыться от пронзительного ветра и немного согреться прямо сейчас, до употребления алкоголя.
В обязанности Паши входило охранять офорты Глебушки в его отсутствие, что, в общем, было делом необременительным, поскольку ПП знал, что на этот товар мало кто польстится. Короче говоря, вопрос разрешился к общему удовольствию.
Когда Глебушка снялся с места и зарысил вдоль торговых рядов, ПП поднял воротник куртки и занялся приготовлениями к застолью — достал из огромной брезентовой сумки пластмассовые ножи и вилки, стопку бумажных тарелочек и пластмассовые прозрачные стаканчики. Перевернув ящик, ПП застелил его газетой и разложил на нем вилки и бумажные тарелки, причем в каждую тарелку положил по камушку, чтобы ее не унесло ветром.
Накрыв таким образом на стол, Паша в ожидании Глебушки успел продать еще парочку матрешек-Клинтонов, когда неожиданно увидел Машу Столярову, которая явно направлялась в его сторону. Паша знал Столярову хорошо — она в соседнем ряду торговала платками в псевдорусском стиле, — поэтому ее визит его ничуть не удивил. Скорее, он был ПП приятен: Паша симпатизировал этой недоучившейся художнице с роскошными формами и даже пару раз к ней подкатывался, предлагал познакомиться поближе, но она весьма хладнокровно отвергла его домогательства, так что они остались просто друзьями. Вернее, даже не друзьями, а приятелями. В друзьях же у Маши ходил Глебушка Тимонин — сосед ПП, торговавший офортами. И только потому, как подозревал Паша, что тот тоже был художником. Чем еще, спрашивается, этот волосатый гриб мог привлечь такую девушку?
Ничего не поделаешь, утешал себя тогда ПП. Клановая солидарность — вещь подчас непреодолимая.
Привет, ПП, как торговлишка? — навалилась на Пашу чуть ли не всем телом Столярова, и Паша вдруг понял, что она в дымину пьяна. Но еще больше его поразила компания, которая сопровождала Машу.
Вот и толкуй после этого о клановой солидарности, подумал Паша, разглядывая длинного парня со зловещим выражением лица, в камуфляжной форме и голубом десантном берете, толкавшего перед собой инвалидную коляску, в которой сидел мужчина в точно такой же форме с загипсованной ногой.
Десантник обнажил в неискренней улыбке плохие зубы.
Здорово, братан. Штерна знаешь?
Да не тот это, не тот. Это Паша, он матрешками торгует, — заплетающимся языком произнесла Столярова и вдруг громко икнула. — У Тимонина соседний столик. Только его сейчас нет.
Слышь, ПП, — обратилась Столярова к Паше, — ты Глебушку не видел? Тут ребята с ним поговорить хотят.
За водкой он побежал, замерзли мы, — промямлил Паша, которому вдруг совершенно расхотелось выпивать. Внешность спутников Маши Столяровой никакого доверия ему не внушала. С этими парнями лично ему, Паше, не хотелось бы иметь ничего общего, поэтому он про себя посочувствовал соседу.
Ну тогда, значит, скоро будет, — сообщила Столярова, обращаясь к высокому десантнику. — Подождём. Давай еще своего французского, солдатик.
Пей, Машуня, пей, — осклабился десантник, наливая что-то из зеленой бутылки с золотой этикеткой в пластмассовый стаканчик и подавая его Столяровой. — Заработала. А как он выглядит, этот Тимонин?
«Как выглядит, как выглядит?» — хохотнула Машуня, отпивая из стаканчика. Пока они шли, спать девушке расхотелось, и ею овладело беспричинное веселье. — Как бомж последний он выглядит — вот как. И борода большая такая, запущенная. Хотя, конечно, талантливый художник. Да вот он и сам идет — все вам расскажет — и о себе, и о Штерне.
Глебушка, заметив у своего столика оживление, махнул рукой Парамонову — погоди, мол — и бросился к своим офортам. Пристроив у ножки столика пакет с покупками, он встал к прилавку и, не замечая своей приятельницы Машуни, которая сидела на ящике сбоку от его стола, обратился к Гвоздю с вопросом:
Что вас интересует?
Гвоздь воткнулся в Глебушку оловянными глазами.
Иголку знаешь, борода?
От взгляда десантника не ускользнуло, что при упоминании этого прозвища неаккуратный бородач вздрогнул.
Да Штерна он разыскивает, Сережку! — крикнула со своего ящика Маша Столярова. — Говорит, что вместе на войне были. Вон и раненого товарища его привез, чтобы они с Серегой могли обняться перед… перед… — Тут Маша неожиданно расчувствовалась и всхлипнула. — Гангрена у него, понимаешь?
Глебчик сделал круглые глаза.
Какая гангрена? Какая война? Ни на какой войне Сережа Штерн никогда не был.
Гвоздь перевел свой оловянный взгляд на руки художника, которые принялись без всякой надобности касаться офортов в тонких металлических рамках, и понял — Глебушка нервничает.
«Горячо, — подумал Гвоздь, — уже горячо».
Как это не был? — снова крикнула Машуня. Она сделала попытку подняться с ящика, на котором сидела, и подойти к прилавку Глебушки, но ноги уже плохо ее держали, и у нее ничего не получилось. — Куда же он в таком случае подевался? Да и ребята говорили — Никитин с Лукашиным, — что ему, дескать, здесь все обрыдло и он подался то ли в Абхазию, то ли в Таджикистан…
Мало ли здесь болтают всякой ерунды, — справившись с волнением, заявил Глебушка, начиная вдруг убирать со стола и складывать в коробку офорты, перекладывая их полосками поролона. — Говорю вам, ни на какой войне он не был. Он вообще из Москвы не уезжал.
Где же его тогда можно найти? А, борода? — с нажимом поинтересовался Гвоздь, подкатывая коляску с Мансуром вплотную к прилавку. — Машуня вот нам рассказала, что ты его хорошо знаешь. Очень он нам с приятелем нужен — позарез. — Гвоздь зловеще ухмыльнулся и провел ребром ладони себе по горлу. — Смекаешь?
А вы, собственно, кто такие? — вдруг напустился на Гвоздя маленький Тимонин. — Я вас, к примеру, не знаю. С какой это стати я должен отвечать на ваши вопросы?
А с такой стати, что за твоим приятелем Штерном должок есть, — угрожающим тоном произнёс Гвоздь, отпуская коляску Мансура и всем телом надвигаясь на Глебушку. — Если ты мне не скажешь, где его найти, — тогда тебе самому за него придется расплачиваться — усёк?