Я примостился прямо на подоконнике.
— Что ж, как хотите, — Абрамсон проверил, пишет ли ручка.
В этот момент ввели Грайма. Руки у пастуха были скованы впереди, под левым глазом красовался синяк, к одежде прилипли сухие травинки. Всклокоченные волосы придавали пастуху безумный вид, и это впечатление усугублялось тяжёлым взглядом, который арестованный бросил поочерёдно на каждого из нас.
— А вот и он! — возгласил Абрамсон, оборачиваясь. — Садись, Грайм, — он указал на стоявший перед столом стул, и полицейские усадили на него пастуха. — Будешь продолжать отмалчиваться? — заняв своё место, Абрамсон повертел в пальцах ручку, затем отложил её и положил руки перед собой. — Это не поможет. Мы всё равно предъявим тебе обвинение в убийстве Эндрю Барса.
Пастух исподлобья взглянул на него и хрипло сказал:
— Я не убивал тех женщин. Богом клянусь!
— Никто тебя в их смертях не обвиняет, — ответил Абрамсон. — Пока что речь идёт об убийстве Барса. И тут, боюсь, тебе не отвертеться. Мы нашли твой нож и сравнили отпечатки, найденные на его рукояти, с теми, что взяли у тебя. Они совпали, так что, кроме тебя, никто орудие убийства в руках не держал.
Грайм задумчиво пожевал губами. На его лице отобразилась настоящая мука.
— Будешь сознаваться? — строго спросил полковник. — Дело твоё гиблое, никакой адвокат не отмажет. А начнёшь упираться, станет ещё хуже. Скидки от судьи не жди.
Пастух поднял голову. Лицо его выражало отчаяние.
— Ладно, чего уж! — проговорил он. — Вижу, что не отпереться. Тем более что меня взяли с этими цацками, — он тяжело вздохнул. — Чёрт! И зачем только я послушал Эндрю?!
Абрамсон вооружился ручкой.
— Давай, Грайм, рассказывай! — подбодрил он. — И, правда, хватит запираться. Чистосердечное признание и раскаяние помогут тебе на суде.
Пастух усмехнулся. Видать, не очень-то в это верил.
— Ну, слушайте, — он вытер скованными руками пот со лба. — Да-да, валяйте, записывайте. Мне теперь всё равно! — Грайм на секунду замолчал, словно собираясь с мыслями. — Когда мы нашли эту… горничную, на ней было надето это самое украшение. Как там вы его называете?
— Колье, — подсказал я.
— Во-во, оно самое. То, с которым меня и взяли. Так вот. Увидели мы его, я и говорю: «Гляди, какие стекляшки». А Эндрю отвечает: неужели, мол, настоящие? «Откуда, -говорю, — у неё?» «Мало ли, — отвечает. — Может, у хозяйки своей спёрла». «Так бы, — говорю, — она и стала ими светить, кабы спёрла». А Эндрю мне: «Может, она к парню своему шла. Вот и захотела покрасоваться», — пастух вздохнул. — Словом, решили мы эти цацки прихватить. Я сначала не хотел, потому что неохота было связываться, а Эндрю и говорит: ты, мол, как хочешь, а я возьму. Только не думай, что я с тобой поделюсь, раз ты такой трус! Ну, я и согласился, потому как рассудил, что обидно будет, если они и в самом деле настоящими окажутся. Спрятали мы их в дупле старого дуба недалеко от того места, где наша палатка. Вот так всё было.
— Почему ты убил Барса? — спросил Абрамсон, дописав строчку.
Грайм пожевал губами.
— Не поделили мы потом эти цацки проклятые! — проговорил он глухо. — Эндрю, когда всё поулеглось, колье достал и один камешек ножом из него выковырял. Я его спрашиваю, зачем, мол, ломаешь, дурак? А он отвечает: я, говорит, слышал, что алмазы крепче всего — надо проверить, не стекляшки ли. Так ты что, говорю, расколоть его хочешь, что ли? Нет, отвечает, эдак нельзя. Брюлики твёрдые, но хрупкие, это я уже выяснил. А надо что-нибудь им поцарапать. Если не покрошится, значит, не стекляшка. Вот взял он этот камешек, да и давай им царапать по какому-то булыжнику. Ну, и тот, значит, борозды оставляет, а сам невредимый. Ну, тут мы обрадовались. Ясно стало, что колье настоящее. Решили это отметить. Выпили, значит. Не помню уже сколько, но много. И Эндрю тут говорит, вроде как бы в шутку сначала: я, мол, с тобой не поделюсь или дам сотни три только, потому что ты не хотел его брать, и если бы не я, не было бы у нас сейчас такого богатства, — Грайм замолчал на пару секунд. — Несправедливо это, вот что! Рисковали-то мы одинаково. Так что сильно обиделся я на него. Поругались мы. Толкаться начали. Помню, Эндрю достал нож, ну а я — свой. И стали мы драться. Только я половчее оказался, так-то вот! — пастух невесело усмехнулся. — Да что теперь за дело? Всё одно — гнить. Ему в земле, а мне — в тюряге!
— Подпиши, — Абрамсон перевернул листок и подвинул его к Грайму. — Не бойся, тут всё верно. Лишнего не приписал.
— Всё равно прочту, — качнул головой пастух. — А горничную и прочих я не убивал, так и знайте. Да и зачем мне? — пробежав глазами свои показания, он взял протянутую Абрамсоном ручку и поставил на листке закорючку.
— Проводите обратно в камеру, — велел Абрамсон полицейским, вынимая из стола картонную папку и убирая в неё документ.
— Не я это, — сказал Грайм уже на пороге, оборачиваясь через плечо. — И вам на меня этого не повесить!
— Думаете, правду говорит? — спросил Абрамсон, когда пастуха увели.
— Похоже на то, — сказал я. — В том, что он мог, напившись, прикончить приятеля, не сомневаюсь, но убивать женщин, продумывать преступления, ловко избегать поимки — нет, это почерк не пастуха.
— Но тогда кто прикончил всех этих… — полковник неопределённо помахал в воздухе рукой. — Чёрт возьми, это дело начинает здорово утомлять, вы не находите?! — добавил он вдруг с раздражением.
— К сожалению, нахожу, — признался я. — Особенно удручает, что не предвидится никакого существенного продвижения. Возможно, убийца давно покинул Доркинг и не подкинет нам новых улик.
— Но у вас же есть какие-то версии, правда? — Абрамсон переводил взгляд с меня на Глорию.
— Конечно, однако это всего лишь догадки, — сказал я.
Абрамсон прищурился.
— Не поделитесь, значит? Понимаю. Хотите сами всё раскрыть, — это он уже Глории. — Конечно, вам карьеру делать надо. Что ж, удачи.
Я видел: Абрамсон сам предпочёл бы блистать в столице, а не прозябать в захолустье.
— Не мешало бы выяснить, куда направлялась Мэри Сандерс, — сказала, меняя тему, Глория. — Похоже, у неё всё же был тайный поклонник.
— Все, с кем она общалась, утверждают, что она была домоседкой, — отозвался Абрамсон. — Ни о каком приятеле они не слышали.
— На то он и тайный, этот поклонник.
— Я вас умоляю! — усмехнулся полковник. — Это в Лондоне человек может жить двойной жизнью. В большом городе никому ни до кого нет дела — все заняты собой. А в Доркинге по-настоящему скрыть ничего невозможно, тем более амуры. Соседи всё разнюхают. Вот кого отправить бы искать нашего убийцу!
— Куда она вообще могла направляться? — я подошёл к висевшему на стене подробному плану города. — Где её нашли?
Абрамсон взял со стола карандаш и тоже встал.
— Вот здесь, возле реки, — он отметил место крестиком.
— Поблизости много домов?
— Да, нет, как видите, только три.
— Кому они принадлежат?
— Сейчас посмотрим, — Абрамсон приблизил лицо к плану, запомнил цифру, обозначавшую первый дом, и перевёл взгляд вниз, где напротив каждой цифры было написано, кому принадлежит постройка. — В 22-м живёт Тед Кисворд, в 23-м — Джон Раут, 24-й записан на имя Майкла Виллара.
— Давайте посмотрим по картотеке, кто живёт с ними, — предложил я. — И возраст.
Через несколько минут все нашлись в компьютерной базе.
— Вот смотрите, — сказал Абрамсон. — Кисворд, автомеханик, сорока семи лет, живёт с женой и старшим сыном, Полом. Младший, Алекс, год назад женился и уехал в Глазго.
— Его надо будет навестить, — сказал я. — Возможно, Мэри знала его старшего сына.
— Отложим, — согласился Абрамсон, скопировав информацию.
— А вот Виллар, — сказала Глория. — Пятидесяти шести лет, отставной майор. живёт с женой по имени Хелен, детей нет. Это нам не подходит. Староват.
— Джон Раут, журналист, тридцати двух лет, не женат, — сказал полковник. — Живёт с сестрой Хлоей Бирман, вдовой. Её муж умер четыре года назад. Детей у них не было.
— Тридцать два года? — Глория задумчиво потёрла подбородок. — Не знаю, не знаю. Пожалуй, староват.