Дорога заняла около часа. Оказалось, что цыгане расположились на равнине к востоку от Доркинга, где разбили лагерь: шатры, палатки, снятые с колёс крытые фургоны, входы в которые были завешены тяжёлыми коврами всевозможных расцветок и узоров. Посередине поселения имелось подобие навеса — дощатая крыша на четырёх столбах.
Кое-где горели костры. Возле них сидели смуглолицые старики в дутых жилетах и цветных рубахах. Они не обращали внимания на моросящий дождь и сосредоточенно курили. Густые клубы дыма поднимались вокруг их обрамлённых бородами лиц. Мужчины готовили. Дети носились между фургонами, шлёпая по мелким лужам. Тут же скакали куры и лежали тощие грязные свиньи. Собаки со свалявшейся шерстью, завидев нашу приближающуюся повозку, с хриплым лаем потрусили навстречу.
Несколько голов повернулось в нашу сторону, из-за ковров, закрывавших входы в фургоны, показались настороженные женские лица.
Трудно было представить, чтобы эти люди пробирались по ночам в город, чтобы совершить убийство.
Внедорожник остановился возле небольшого костра, у которого, кроме стариков, сидело несколько мужчин помоложе. На них были красные рубахи навыпуск и чёрные шерстяные жилетки, у одного в ухе поблёскивала серьга.
Мы вышли из машины. Собака загавкала, но её отозвали свистом. Несколько пар чёрных глаз уставились на нас с откровенной неприязнью.
Я обвёл табор глазами. Это поселение не походило на те, что я видел в фильмах. Во-первых, здесь не было веселья. Оно не стихло при нашем приближении — его просто не было. Не слышался смех, зато откуда-то доносились резкие окрики и ругань. Во-вторых, в глазах цыган угадывалась сосредоточенность, если не сказать погруженность в себя. На миг я решил, что мы оторвали сидевших вокруг костра от медитации.
Словом, с таким табором не хотелось сорваться, бросив всё, и податься, куда глаза глядят. Ну, или хотя бы уехать за реку, чтобы с музыкой и плясками растратить все деньги и утром не пожалеть об этом.
Один из молодых цыган сплюнул через щель между зубами, и Глория решила, что это сигнал прервать затянувшуюся паузу.
— Могу я увидеть вашего барона?
Ответом было непродолжительное молчание, а затем цыган с серьгой спросил:
— Вы кто такие? — голос у него оказался на удивление высокий и будто надтреснутый.
— Полицейский следователь. Лейтенант Глостер. А это — мой консультант, господин Блаунт. Мне нужно задать несколько вопросов.
Цыгане переглянулись.
— Ишь ты, — протянул один. — Уже и благородные занимаются сыском. До чего дошло! — он окинул меня подозрительным и слегка удивлённым взглядом.
— Зачем вам задавать нам вопросы? — поинтересовался другой, широкоплечий старик с мохнатыми бровями. — Мы ничего такого не сделали. Живём здесь давно, имеем разрешение от властей.
Остальные дружно закивали.
— Вас никто ни в чём не обвиняет, — сказала Глория. — Мы тут не для арестов. Но разве вы не слышали о произошедших в Доркинге убийствах? Они произошли недавно.
— О смерти женщин? — переспросил старик, нахмурившись. — Мы здесь ни при чём. Зачем нам убивать их? — он степенно пожал плечами. — Да и никто из нас уже давно не показывался в Доркинге, нам нечего там делать, — он широким жестом обвёл равнину. — Здесь наш дом.
Видимо, полковник позаботился о том, чтобы цыгане не появлялись в городе. Даже странно, что они так держатся за это место и не перекочевали куда-нибудь ещё.
— Где Доркинг, а где мы! — проговорил тот, что удивился моему приезду. — Какое это имеет к нам отношение? Ищите убийцу в городе. Или, по-вашему, если что не так, то цыгане виноваты?
— Я могу поговорить с бароном? — проигнорировав его замечание, спросила Глория.
— Вы уже с ним говорите, — ответил цыган с серьгой, прищурившись.
Я повнимательней взглянул на старика. Чёрная с проседью борода, крепкие скулы, изрезанное глубокими морщинами смуглое лицо. Кривые, но здоровые зубы сжимали фильтр сигареты.
— Никто из нас не имеет отношения к этим убийствам, — повторил он. — Но вы можете не верить. Как хотите, — старик пожал плечами, показывая, что мнение полиции его нисколько не заботит.
Выглядело это вполне натурально, и всё же я был уверен, что наблюдаю спектакль. В нарочитой отстранённости барона я заметил попытку скрыть напряжённость. Сам старик держался неплохо, да и его сверстники тоже, а вот молодёжь переигрывала. Некоторые слишком демонстративно и упорно отводили глаза, а другие замерли, будто статуи. Наше присутствие раздражало и, возможно, пугало. Мне вдруг очень захотелось узнать, что такого пронюхал о них Абрамсон, о чём предпочёл до поры до времени молчать. Возможно, у полицейского имелись, помимо предвзятого отношения, и другие, объективные причины для подозрений?
Тощая рыжая собака подошла ко мне и ткнулась чёрным носом в ногу. Жидкий хвост вяло мотался из стороны в сторону.
— Что вы от нас хотите? — спросил барон. — Алиби? Это смешно! Кроме того, на каком основании вы вообще нас подозреваете? На том, что мы цыгане? Или из-за того, что живём поблизости с местом, где были совершены преступления? Но тогда можно подозревать всех жителей Доркинга. Вам нечего нам предъявить, лейтенант.
Цыгане смотрели на нас выжидающе, их лица не выражали никаких эмоций, но я чувствовал: их не просто так насторожил приезд следователя.
— Могу я узнать, кто-нибудь из живущих здесь людей находился пятого, седьмого и девятого июля ночью в лесу около реки, видел ли там женщин или кого-то другого, кто мог бы их убить, имеет ли какие-либо сведения, способные помочь следствию? — спросила Глория, обращаясь к барону.
Тот повернулся к сидевшим рядом с ним мужчинам и сказал что-то по-цыгански. Те с ворчанием поднялись и пошли по лагерю, выкрикивая непонятные фразы. В результате через пятнадцать минут вокруг нас сгрудился весь табор, и каждый громогласно обсуждал что-то сразу со всеми.
Барон рявкнул на пестрящую одеждой толпу. Как только люди утихомирились, обвёл всех суровым властным взглядом, проговорил несколько отрывистых фраз и повернулся к нам.
— Я велел им ответить на ваш вопрос, — сообщил он, важно кивнув.
Похоже, мы с Глорией застряли тут надолго. Девушка достала из кожаной папки бланки и приступила к опросу. Цыгане по очереди подходили к ней, называли свои имена и повторяли одно и то же: не был, не видел, не знаю.
Пока она этим занималась, из толпы вышла старуха в большом красном платке с золотой и чёрной вышивкой. Длинная шерстяная юбка доходила почти до земли, а сморщенные смуглые руки украшали чётки и всевозможные амулеты. Она выглядела очень древней и тощей — настоящий обтянутый кожей скелет. Чёрные глаза с желтоватыми белками внимательно смотрели на меня.
Старуха приблизилась.
— Меня зовут Тшилаба. Хочу с тобой поговорить, — она указала на невысокий тёмно-синий шатёр в нескольких шагах от костра.
Я открыл было рот, чтобы отказаться, но старая цыганка вдруг крепко сжала моё запястье своими мумийными пальцами и потянула за собой.
— Не бойся! — сказала она, всё так же пристально глядя мне в глаза. — Бесплатно! — в её голосе прозвучала лёгкая насмешка.
Я ухмыльнулся в ответ, зная, что после такого же обещания не один простак оставался без пенни в кармане, но не вырываться же. К тому же, вдруг она хочет сообщить нечто важное?
— Идём же! — нетерпеливо дёрнула меня за рукав цыганка. — Тшилаба редко кого приглашает в свой шатёр.
— Хорошо, только недолго.
— Как сам захочешь.
Она подвела меня к шатру и откинула тяжёлый ковровый полог.
Нырнув внутрь, я резко остановился, ибо увидел прямо перед собой огромного негра. Он был одет, как цыган. Абсолютно лысый череп имел форму шара, белки глаз резко контрастировали с чёрной матовой кожей.
Вошедшая вслед за мной Тшилаба что-то негромко сказала ему, из чего я разобрал только Жофре — очевидно, это было имя негра. Великан молча вышел из шатра, едва не задев меня по дороге огромным плечом.
Откуда он взялся в таборе? Судя по имени, выходец из Гегемонии, но оно могло быть и ненастоящим.