— Просто она не понравилась Дому.
Вот именно так, с большой буквы. И как бы родители и дедушка не расспрашивали, никаких пояснений от сестры не дождались, а сейчас она и не помнит, чтобы когда-либо подобное говорила.
Я же, в силу возраста и разнообразных сказок, решила, что наш Дом живой, что многие столетия, прожитые им, отразились на нем, магия десятков поколений Витвицких оживила безмолвные камни, наделила сознанием. Тут же выложила свои умозаключения деду, но он лишь снисходительно покивал головой и постарался объяснить, что на такое магия не способна, нельзя оживить неживое и бездушное. Обидевшись на слова родственника, я, тем не менее, осталась при своем мнении, которое, кстати, не изменила до сих пор. И при любом удобном случае украдкой поглажу то перила мраморной лестницы, то проведу рукой по стене, идя по коридору, а в минуты грусти могу даже мысленно поговорить с Домом. Просто рассказываю о том, о чем думаю и что чувствую. И хотя за все года так и не дождалась ни ответа, ни какого-то иного знака, все равно верю, что Дом живой — он мыслит, чувствует, грустит.
За два часа до ужина родные начали возвращаться домой. Первым появился Святозар. Высокий, широкоплечий шатен — точная копия дедушки. То же волевое лицо со слегка грубоватыми чертами, тонкий с горбинкой нос, тонкие губы и фамильные серо-зеленые глаза в обрамлении пушистых ресниц. Брат буквально ввалился в холл, перепугав двух горничных и вызвав неодобрение Павла Алексеевича. Волосы взлохмачены, уже пожелтевший синяк на правой скуле, над правой бровью прилеплен пластырь, пыльная, кое-где порванная одежда. Он принес с собой ощутимый запах грозы.
Увидев меня, вышедшую на шум из малой гостиной, где я баловала себя печеньем и чаем, издал громоподобный клич и бросился навстречу. Хорошо, что я еще не переодевалась к ужину.
— Веснушка! — проревел басом, оторвал от пола и до хруста в костях, моих, сжал в объятиях. — Дуся, как я рад тебя видеть! — и чуть отклонившись, заглянул мне в лицо. — Веснушка, — ласково протянул и улыбнулся, от чего на правой щеке появилась ямочка.
Вздохнула, улыбнулась в ответ и, обвив руками шею брата, устроила голову на его плече.
— И я рада тебя видеть, Свят, — признание получилось с оттенком печали.
Все же, что бы я ни говорила, какие бы благие оправдания не находила своим действиям, но родных очень люблю и по ним безумно скучаю, даже по вредной Марии, безразличному отцу и холодной матери. Теперь главное не расплакаться. Хотя у Святозара такое забавное лицо делается, когда он видит женские слезы. Но тогда он будет волноваться, а когда брат волнуется, то самое меньшее, что может случиться, это легкий ветерок, пролетевший по помещению, а самое худшее — мебель начинает двигаться. Сквозняк — не страшно, но вот объясняться перед мамой и Павлом Алексеевичем за учиненный погром не хотелось бы. Так что спокойствие и еще раз спокойствие.
— А Тор тоже здесь? — нарушая тишину, поинтересовался брат, все так же не выпуская меня из рук — забавное ощущение невесомости, я даже носками туфель не касаюсь пола.
— Нет, Тор в командировке, — отвечаю, отметив промелькнувшее в голосе Свята недовольство.
Это недовольство, почти незаметно проскальзывающее в голосе, по лицу и в глазах брата, появилось сразу же после его знакомства с мужем, когда я впервые привела Тора в особняк на семейный ужин. До этого Святозар всегда хорошо отзывался о моем муже, говорил, что ему все равно, кто мой избранник, лишь бы я была счастлива. Улыбка, появившаяся в начале вечера знакомства, к его окончанию медленно угасла. Хотя какой либо враждебности брат к Тору не проявлял, всегда встречал рукопожатием или похлопыванием по плечу. О мимолетном недовольстве я Свята никогда не спрашивала, а он сам никогда не рассказывал.
— Как твои дела? — интересуюсь, шевелясь, тем самым давая понять, что меня уже можно поставить на пол. — Невесту еще не нашел?
Ответить на уже порядком надоевший вопрос — жениться брат не планировал, несмотря на то что ему уже семьдесят, — он не успел. Хлопнула входная дверь, и в холл ворвались двое похожих друг на друга, как две капли воды, парня, не уступающие ростом и шириной плеч Святозару. Розовощекие лица, еще полностью не лишенные детской пухлости, прямые аристократические носы, унаследованные от матери, красиво очерченные губы — верхняя чуть пухлее нижней, что придает парням образ обидчивой невинности, — модные у молодежи стрижки с выбритыми висками. И глаза: у Пересвета серо-голубые, а у Яромира серо-зеленые, но разница едва ли заметна.
— Сестричка! — возопили эти два чуда и бросились ко мне, полностью проигнорировав укоризненный взгляд Павла Алексеевича, который даже не успел дверь близнецам открыть.
И вот эту скульптуру — меня, зажатую с трех сторон братьями, — и застала мама. Как всегда, изысканно одета. Красный костюм-тройка — юбка-карандаш, приталенный пиджак и топ — выгодно подчеркивают все достоинства высокой стройной фигуры, оттеняя светлые волосы и небесно-голубые глаза. Идеальный макияж, на шее жемчужное ожерелье, в ушах серьги из того же жемчуга. Украшений на руках нет, только обручальное кольцо да аккуратный маникюр. Аристократичная бледность лица, тонкие черты, пухлые губы, разлет бровей. И холодный, отстраненный взгляд, в минуты суровости и гнева, как сейчас, пробирающий до костей.
— Дети, — упрек в звонком как колокольчик голосе.
Наша скульптура тут же распалась на составляющие. Близнецы поприветствовали родительницу кивками, чмокнули меня с двух сторон в щеки и бесшумными тенями скользнули по лестнице на второй этаж. Оставшийся Святозар незаметно погладил меня по спине, намекая, что я могу расслабиться и не вытягиваться в струнку, как рядовой солдат перед генералом.
— Здравствуй, мама, — произнесла четко — родительница не любит, когда кто-то мямлит, особенно леди в ее окружении.
— Здравствуй, Евдокия, — удостоили меня величественного ответа и, окинув меня взглядом с ног до головы, мама процокала каблуками туфель мимо. — Евдокия, пожалуйста, переоденься к ужину. Елена тебе поможет. Святозар, приведи себя в порядок и сделай что-то со своим лицом. Невежливо в подобном виде появляться перед гостями.