— Что же он говорит, мой мальчик?
— Он говорит, — Крейн побагровел, — что некоторым дамам музей буду показывать я, потому что некоторые дамы, по его словам, предпочитают блондинов. Это оскорбление, сэр.
Мистер Джиль отечески рассмеялся.
— Так. И вы решили, мой мальчик, что первое же дело вам послужит трамплином, и что мы, с нашими дамами и епископами, после вашего прыжка останемся далеко позади. Что делать, старший персонал нашей организации владеет профессиональной тайной проникновения в сердца и умы. Десятки охотников за удачей, десятки карьеристов всех разновидностей прошли через мои руки. Вы, Крейн, принадлежите к разновидности все более редкой и, очевидно, обреченной на вымирание. Вы — романтический карьерист.
Крейн всем телом надвинулся на письменный стол.
— Мак-Парланд… Вы слыхали о Мак-Парланде? Он тоже был романтическим карьеристом. Двадцати трех лет отроду он явился к Нату Пинкертону и довольно грубо потребовал настоящей работы. Ему дали страшное дело, такое, что по сравнению со всеми другими возможностями смерть (по крайней мере быстрая) казалась далеко не худшим исходом. Мак-Парланд выиграл дело; только в его мозгу произошли некоторые… изменения. О, не думайте, чтобы это мешало ему в работе! Напротив того, Крейн… напротив того.
Руки Крейна были холодны, как камень, и холодная дрожь проходила через его тело, как ток, от ногтей до затылка.
— Мой бедный мальчик, наши конторщики и наши преступники показались вам несколько бутафорскими. Вы вообразили, пожалуй, что под очками мистера Бангса прячется пара ласковых голубых глаз. Поверьте, взгляд главноуправляющего… Впрочем, не в этом дело, — дело в гордости. С Запада люди привозят хлеб, железо и гордость, которых не хватает в центральных штатах.
Мистер Джиль опустил лоб в раскрытую ладонь.
— О, зачем человек спешит, — мистер Джиль говорил теперь голосом тихим и почти что печальным, — зачем человек из гордости торопит события, пока они не взвешены, не измерены и не названы по имени. Крейн, вы еще увидите настоящие вещи. Быть может, вы увидите смерть. Вы несомненно увидите отчаяние; вы увидите ненависть… не ненависть человека к человеку, но ненависть людей к людям, которых они не знают в лицо.
Тогда Крейн, как некогда Мак-Парланд, спросил почти грубо:
— Когда я увижу это?
— О, в свое время, — мистер Джиль быстро переменил позу и голос, — не знаю, мой мальчик. Я еще не уполномочен ознакомить вас с этой стороной дела, как говорит наш приятель Сайлас. Впрочем, на четвертый день — такой разговор со своим ближайшим начальником! И это при дисциплине, так сказать, военного характера, которая, как вы, вероятно, уже успели заметить, присуща нашей организации! На вашем месте я бы возгордился, мой мальчик.
— Слушаю, сэр, — сказал Крейн.
— Да, да. На вашем месте я бы даже считал, что отчасти приблизился к цели. А знаете, Крейн, бывали ведь случаи, когда молодые люди, вот вроде вас, в последнюю минуту сами уклонялись от настоящего дела…
— Я не сделаю этого, — сказал Крейн.
— Да, однако бывали случаи…
— Сэр, уверяю вас честью… Как трудно, как ужасно, как смертельно бы ни было то, что меня ожидает… Я клянусь, если нужны клятвы…
— Нет, зачем же? Ни вы, ни я этих слов не забудем. Зачем же, в сущности, клятвы? Ступайте, мой мальчик. И главное — не падайте духом. Говорю вам, как старый, опытный человек, который с первого взгляда почувствовал к вам искреннее расположение.
В дверях кабинета Крейн встретился с Сайласом. Сайлас был изящно одет и поощрительно улыбнулся Крейну. Крейн закрыл за собой дверь.
— Хорошо! Все-таки я клянусь… Я им покажу, какое железо люди привозят с Запада! Я клянусь — через три дня, ие позже, я заслужу их доверие, — будь они прокляты!
— Крейн! Крейн! — закричал Сайлас, высовываясь из кабинета. — Подождите! Мистер Джиль хочет вам дать поручение. Что-то кому-то сообщить или какой-то пустяк в этом роде.
Сайлас заставил себя ждать не более пятнадцати минут.
Крейн, вероятно, помнит ту особу в музее? Разумеется, Крейн помнит, — довольно вздорная женщина… Дамы, видите ли, всегда осложняют жизнь, но дама, у которой разыгралось воображение, положительно небезопасна.
Миссис Гульд — жена молодого Перси Гульда. Молодому Перси Гульду тридцать четыре года и он лично стоит не более двух миллионов. Но молодой Перси Гульд — сын старого Перси Гульда из Бостона. Старый Гульд — самая хитрая собака в Новой Англии, и поэтому в точности никому ничего не известно, но, кажется, дело дошло уже до восьмизначной цифры (Сайлас заметно оживился, потому что цифры от семизначных и выше действовали на него возбуждающе). Так вот, миссис Гульд, жена молодого и невестка старого Перси Гульда, несколько раз уже с большим шумом врывалась в агентство, — что нежелательно… по целому ряду причин.