— Какое безумие, Билль! — сказал Ричардсон.
— Конечно. Но вы видали лицо Балкелея Веллса?.. Меня отвели в Оксфорд-отель вместе с Мойером. У Веллса кровь шла носом; по дороге он усиленно совещался с Балтером Кинли, стражником из Теллюрайда. В Оксфорд-оте-ле Кинли предложил мне сесть. — Я не хочу сидеть, — сказал я. — Садитесь, будьте вы прокляты! — закричал Кинли. Пять или шесть солдат набросились на меня и притиснули к стенке. Они работали кулаками и прикладами, а Вальтер Кинли бегал вокруг и бил меня по голове рукояткой шестизарядного револьвера. Когда они меня отпустили, я истекал кровью, как зарезанный боров. Я сел на стул и слушал, как Кинли рассказывал жалобным голосом, что он разбил о мою голову перламутровую рукоятку. Потом жена мне прислала чистое белье, а военный врач пришил мне ухо; на это понадобилось семь стежков. Под вечер за мной приехал хороший малый, покойный шериф Хэм Армстронг.
— Вы врезались в скверное дело, Билль, — сказал Армстронг на улице. — Почему? — Потому что у них есть приказ об аресте за «оскорбление флага», и теперь они отправят вас в Теллюрайд. — Нет, Хэм. — Не знаю… по крайней мере, шериф Рутан не отстает от нас ни на шаг.
Мы вошли к Армстронгу в контору, и теллюрайдский шериф Рутан вошел вслед за нами и сел. Тогда я заявил, что хочу быть немедленно арестован здесь, в Денвере, за «публичное оскорбление национального флага». Покойный Хэм Армстронг был сообразительный человек… Как только он подписал приказ об аресте, я вынул и отдал ему мой шестизарядный револьвер, о котором все почему-то забыли. — «Я вас предупредил, что не поеду в Теллюрайд, — сказал я. — Во всяком случае, в Теллюрайде у меня было бы больше неприятностей из-за оскорбления флага, чем в Денвере из-за убийства этого шерифа». Шериф Рутан побелел, а Хэм уставился на меня, как на привидение: — «Ради всего святого, Билль, что вы хотите этим сказать?» — «Ничего, Хэм, просто я убил бы его, если бы не нашел другого способа здесь остаться». После этого меня отвезли в городскую тюрьму, и Армстронг дал мне телефон и письменный стол, чтобы я мог работать».
— А как же суд? — спросил Ричардсон.
— На суд я явился с коллекцией табачных мешков, сигарных коробок и консервных банок, украшенных рекламными изображениями американского флага. Их десятками присылали мне неизвестные друзья. Между прочим, они раздобыли флаг Бостонского делового клуба, с очень красноречивыми надписями на полосках. Но лучше всего все-таки выглядела рабочая карточка агентства Пинкертона, потому что на ней всевидящее око изображено в кольце национальных звезд и полос…
— И что же? — перебил Ричардсон.
— В тот раз им пришлось меня оправдать… Любопытная история, правда?
— Да. В особенности для человека, посвятившего свою жизнь изучению американского права.
— Дорогой Ричардсон, бесплодное занятие, которому вы посвятили свою жизнь, по-видимому, развивает в вас меланхолию…
Адвокат Ричардсон угрюмо жевал сигару на скамье под розовыми кустами.
— Мне не нравится ваше дело, Билль… С каждым днем мне все меньше нравится это дело.
— А что говорит Дарроу?
— Билль, если вы хотите знать правду, Дарроу говорит, что в своей практике, он редко встречал такое количество людей, объединенных желанием повесить одного человека…
Хейвуд медленно разжег погасшую трубку.
— Ричардсон, в часы, когда вы будете особенно удручены ходом нашего дела, приходите сюда. Мы с Джимом постараемся вас развлечь.
— …Довольно. Я все поняла… Мак-Парланд знает стенографию?
— Нет.
— Вы уверены?
— Да.
— Хорошо. Какие он употребляет блокноты?
— Среднего размера. Все мы там употребляем эти блокноты.
— Дайте.
Молли наклонилась над свежим блокнотом. Фигуры небывалого алфавита быстро текли из-под карандаша.
— Что это? — сказал Крейн.
— Ничего, стенографическая запись.
— Стенографическая запись… чего?
— Ничего… Кажется, нам пора.
Молли шла рядом с Джеральдом Крейном, агентом № 43. Он вел ее От вокзала Денвер — Крипл-крик на улицу Операхауз 17. Он шел, в темноте закрывая лицо поднятым воротником и козырьком кепи, опущенным на переносицу. Осенняя темнота блестела на улицах Денвера фонарями и мокрыми тротуарами. В жизни Молли это была са-змая странная из всех прогулок.
— И он всегда тут же уничтожает черновики?