Крейн с нестерпимо бьющимся сердцем задавал Мак-Парланду последний вопрос.
— Черновики, сэр, больше не нужны, — сказала Молли и пальцами выровняла края переписанных стенограмм.
Мак-Парланд взял со стола блокнот Крейна. Крейн и Молли смотрели, как листки, покрытые знаками, не имеющими смысла, Мак-Парланд разорвал у камина и бросил в огонь.
— Вы хорошо работаете, — сказал Мак-Парланд, — впрочем, завтра приезжает стенограф из Чикагской конторы. Ваш гонорар в этом конверте. Можете не проверять. Это очень хороший гонорар.
— Я вас провожу, мисс, — выговорил Крейн замерзшими губами.
На набережной они торопливо шли под холодным ветром.
— Вы победили, — сказал Крейн, — но как это было страшно…
Молли молчала, опустив лицо.
— Теперь я верю, что мы…
— Ах, да, — Молли остановилась, — прошу вас, возьмите вот это…
Она протянула ему забытый в руке конверт с гонораром. Он взял его, смял в жесткий комок и бросил с ненавистью в темную воду под ногами.
ГЛАВА VIII. СВИДЕТЕЛЬ ОБВИНЕНИЯ
Дело Хейвуда. — Пожар. — Крейн дает показания. — Лесная сторожка.
Свидетели обвинения и защиты, корреспонденты почти всех американских и нескольких европейских газет, бескорыстные ценители громких процессов, родственники, друзья и враги подсудимых съезжались в столицу штата Идаго, насчитывавшую до начала процесса пятнадцать тысяч жителей.
Город Боиз окружила плотная оболочка слухов. Говорили, что рабочие предполагают взорвать тюрьму и здание суда. Утверждали, что пинкертоновцы намерены систематически истреблять защитников и свидетелей защиты. Мирные граждане выслушивали и передавали дальше рассказы о подозрительных лицах, не то сыщиках, не то рабочих, закупающих взрывчатые вещества в аптекарских магазинах. Мирные граждане усердно читали местные и центральные газеты — консервативные, умеренно-консервативные, умеренно-либеральные и либеральные, насыщенные сведениями о преступном прошлом двух обвиняемых.
«В отличие от наших соратников по перу, — писал радикально-республиканский “За океаном”, — мы хотели бы подойти к оценке Вильяма Хейвуда не с предвзятостью социальной вражды, но с беспристрастным мерилом объективных и вечных общечеловеческих ценностей.
Хейвуд — крепко скроенный человек, человек с физической силой быка. У него большая голова и широкая челюсть, а на Западе в лидерах ценят мертвую хватку.
Америка производит все больше людей, подобных Вильяму Хейвуду. Снабженные хорошими мышцами и мозгом, они из глубины рудников поднимаются на трибуну, сопротивляясь, борясь, раздавая и принимая удары, не замечая вокруг себя ничего, кроме страданий своего класса. Возьмите натуру практическую, жесткую, страстную, обладающую бесконечной силой сопротивления, придайте ей последний оттенок мечтательности и социального фанатизма — и вы получите Хейвуда — вождя, который ведет людей, куда хочет.
Нет оснований ожидать, что этот человек покажет себя терпеливым политиком, способным воздержаться от удара, когда есть случай нанести удар; разборчивым в средствах, когда достигаются цели.
Вот почему в настоящем случае нельзя не признать…»
…И радикально-республиканский «За океаном» с самой общечеловеческой точки зрения признавал, что инициатива убийства исходит от Вильяма Хейвуда.
— Во всяком случае, вы утверждали, что губернатор Стейненберг должен быть устранен!
— Я утверждал, что он должен быть устранен… от должности.
Обвинитель сенатор Бэр, небольшой, похожий лицом на бульдога, заканчивал допрос Хейвуда.
— Но вы не станете отрицать, что относились к Франку Стейненбергу враждебно?
— Я относился к нему так же, как я отношусь к вам и вообще к лицам, ответственным за военный террор, виселицы и тюрьмы.
Перекрестный допрос был окончен. Хейвуд сел. Солнце опускалось и било в окно, против которого сидел Хейвуд. Хейвуд громко сказал судье Вудсу:
— Не дозволит ли ваша честь закрыть ставни на этом окне? Солнце светит прямо в лицо, мешая мне видеть глаза сенатора.