— но только эти причины не имеют ничего общего с бомбой, разорвавшейся в предместье Калдвелла, ни с бомбой, брошенной на станции Индепенденс. Речи и статьи, стачки и митинги, должность секретаря Западной федерации рудокопов, роль организатора Индустриальных рабочих мира
— вот подлинный материал для смертного приговора Хейвуду. Я не ошибусь, утверждая, что этот приговор был вчерне заготовлен еще три года тому назад, когда Хейвуд публично сказал представителям Ассоциации владельцев: «Вы приходите и говорите сенаторам: Господа, конституция штата требует закона о восьмичасовом рабочем дне, но вот наше золото, которое лучше конституции…»
………………………..
Люди беспокойно теснились у входа в переполненный зал.
— Дарроу говорит?
— Говорит.
— И хорошо говорит Дарроу?
— Еще бы… Судьи и те протирают очки платками.
— Так их оправдают?
— Вряд ли…
— А как же Дарроу?
— Что ж, Дарроу, — говорит хорошо. В Идаго, видите ли, не оправдывают социалистов. Это — традиция штата.
………………………
— Джентльмены, замечательный случай! Пинкертоно-вцы заткнули тряпкой рот одному свидетелю. Но храбрый молодой человек сумел привлечь внимание соседей…
— Как это?
— Он устроил пожар. Сбежавшиеся рабочие нашли его полумертвым, развязали и привели сюда.
— Вздор!
— Джентльмены! Убедитесь сами…
От мрачной толпы под окнами здания суда отделился человек. Человек, покрытый грязью и кровью, поднялся по ступенькам и, пошатываясь, пошел коридором. Сторож у дверей в зал заседания взял его за рукав.
— Я — Джеральд Крейн, — свидетель.
— Поздно.
— Нет, не поздно еще, — сказал Крейн, и он был так страшен на вид, что сторож открыл ему дверь.
Дарроу говорил… Свидетели и корреспонденты, юнионисты и сыщики, судьи, присяжные и сторожа, Хейвуд и Джим внимательно слушали Дарроу. Быть может, только два человека слушали Дарроу рассеянно, поглощенные входной дверью. Когда у входной двери Крейн тихо прислонился к стене, Молли пальцами сжала решетку; Мак-Парланд вынул блокнот. На листке блокнота он писал записку сенатору Бэру.
Дарроу заканчивал речь.
— Я обращаюсь к господам обвинителям, к господам членам Ассоциации владельцев копей; ко всем надеющимся исцелить ненависть ненавистью; ко всем полагающим, что, уничтожив человека, можно уничтожить идеи и стремления человека… Я говорю вам: джентльмены, не будьте столь слепыми и столь безумными, — не думайте, что этой петлей вы задушите Западную федерацию рудокопов, что в этой могиле вы похороните мировое движение рабочих. Я обращаюсь к господам присяжным: джентльмены, Хейвуд умрет, — если вы этого захотите, — но миллионы рук протянутся для того, чтобы взять из окоченевших рук Хейвуда знамя и понести его к последней победе…
Дарроу кончил. Взволнованный зал готовился к перерыву.
Тогда сенатор Бэр встал. Его движенья были торжественны.
— Я прошу, — сказал сенатор, — во имя истины, я прошу допросить еще одного свидетеля, который опоздал не по своей вине. Смотрите!
Сенатор рукой указал на входную дверь.
— Смотрите! Это свидетель, предстающий пред судом самой свободной страны. Взгляните на его лицо, — это человек, чьи показания неугодны Западной федерации рудокопов?
Зал смотрел по направлению простертой руки сенатора. От входной двери к низкой площадке перед судейским столом шел Крейн. Его платье было разорвано. Распухшее лицо испачкано пеплом и кровью. Он шел спотыкаясь. Он расстегнул пиджак и жилет и пальцами рвал подкладку, в которой зашиты были бумаги.
— Выпейте воды, свидетель, — сказал судья Вудс неуверенным голосом.
Крейн молчал, озираясь. По одну сторону — судьи и двенадцать присяжных в одинаковых сюртуках. По другую сторону — зал. Молли, О'Нейл, Мак-Парланд, Джим, Хейвуд. Хейвуд смотрит, внимательно наклонившись к низкому барьеру. В расплывающемся множестве лиц Крейн одного за другим отобрал очевидцев необычайной и страшной судьбы, когда-то обещанной ему мистером Джилем. Еще предстоял конец, и, торопясь к концу, он ответил на вопрос судьи Вудса:
— Джеральд Питер Крейн, сэр.
— Свидетель обвинения?
«О, как сейчас вокруг изменятся лица!..»
Но эту мысль Крейн холодно отодвинул. Он не нуждался больше в приманках.
— Джеральд Крейн, свидетель обвинения?
— Да, конечно, — Крейн говорил почти что рассеянно, — я свидетель обвинения… Он вытащил из разорванного жилета пачку бумаг, — я обвиняю Сыскное агентство Пинкертона…