— Это край хлебного изобилия,— объяснил Робер в ответ на эмоциональную реакцию Элис.— Каждый крестьянин съедает его в день не меньше двух фунтов. Одна из местных поговорок гласит: «Ешь все с хлебом — и будешь здоровым».
Европейские желудки мало приспособлены для такой еды. Пережевывая грубое тесто из маисовой[66] муки, многие путешественники молча выражали протест, что было видно по их лицам.
Сестры Линдсей и их спутники восприняли приключение с обедом весело. Стол сиял белизной тарелок и создавал атмосферу деревенского праздника. Молодые люди веселились от души, и Робер совсем забыл о своих обязанностях гида. Он стал таким, каким и был — живым и обаятельным. Но, к несчастью, в то время как он бессознательно забыл о возложенной на него служебной ответственности, она неумолимо напоминала о себе. Незначительное обстоятельство вернуло его к реальности.
За рагу последовал салат. Конечно, сейчас не время было привередничать, но это несъедобное, несмотря на уксус, которым было приправлено, блюдо возмутило гостей. И Робер, по требованию Томпсона, стал выяснять у крестьянина, что это такое.
— Это салат,— ответил тот убежденно.
— Но он очень жесткий, ваш салат,— возразил Робер.
— Жесткий? — удивился крестьянин.
— Ну да, жесткий, неудобоваримый.
— Не знаю,— возразил туземец, пытаясь понять собеседника,— я не нахожу его жестким.
— Ах, не находите? Но он к тому же и несоленый.
— Нет, посолен морской солью. Салат лежал в ней долго.
— А для чего? — полюбопытствовал Робер.
— Чтобы отбить горечь.
— Должен вас огорчить, горечь осталась.
— Это потому, что он не отмок как следует.
Больше от этого пня ничего нельзя было добиться. Приходилось подчиниться обстоятельствам. Гости набросились на маисовый хлеб, и, вопреки всем сомнениям, многие британские едоки даже сочли, что его мало.
У вернувшегося к своим обязанностям Робера веселье как рукой сняло. Он закончил обед в одиночестве, замкнувшись в своей обычной отчужденности.
В четыре с четвертью часа караван продолжил путь. Ослам волей-неволей приходилось ускорять шаг. Спуск по извивающейся тропинке был стремительным. Держа ослов за хвосты, погонщики неслись по крутому скользкому склону. Дамы и даже мужчины не раз проявляли беспокойство. Один только Пипербум сохранял невозмутимость. Поглотив огромное количество пищи и не высказав никакого неудовольствия, он мирно покачивался на двух ослах. При таком комфорте он презирал все другие трудности дороги, и, как бы аккомпанируя его хорошему настроению, над ним непрерывно висело облако сигарного дыма.
На улице Орты Гамильтон в сопровождении Робера поспешил за своим моноклем. Он получил его с выражением крайней любезности, на которую не стал отвечать. Как только его желание было удовлетворено, он опять сделался надменным, как обычно.
В восемь часов погонщики, получив плату за свои услуги, удалились вместе с ослами. Пассажиры, голодные и измученные, собрались за столом «Симью», и никогда еще корабельная кухня не имела такого успеха.
Молодожены тоже были за общим столом. Где пропадали два дня — они и сами толком не знали. Поглощенные друг другом, супруги ничего не видели вокруг.
Саундерс тоже чувствовал себя превосходно, но совсем по другой причине. Томпсоновская авантюра с обедом не прошла ему даром, вызвав возмущение путешественников. Саундерс не мог скрыть удовлетворения. И не мог отказать себе в удовольствии испортить Томпсону настроение.
— Стюард,— позвал он громко,— принесите мне еще один ромштекс, пожалуйста.
И затем обратился к барону через весь стол:
— Питание в заведениях высшего класса, я говорю о сегодняшнем обеде, имеет, по крайней мере, ту положительную сторону, что делает терпимой еду на борту корабля,— закончил он иронически.
Томпсон подпрыгнул на стуле словно ужаленный, однако ничего не ответил. Да и что он мог ответить? Общественное мнение на этот раз было не на его стороне.
Глава VIII
ПРАЗДНИК ТРОИЦЫ
Этой ночью утомленные экскурсией пассажиры спали долго. Когда утром двадцатого мая некоторые туристы поднялись на верхнюю палубу, корабль был уже далеко от Фаяла.
Отправившись из Орты в семь с половиной часов, «Симью» следовал так, чтобы путешественники получили некоторое представление об островах, где планировалось высаживаться.
Когда Роже, сопровождая своих американских спутников, появился на палубе, корабль, проходя вдоль южного побережья Пику, оказался напротив горы, спускающейся к морю лестницей предгорий. Была видна столица острова Лажинс, высоко наверху — францисканский монастырь[67]. Столицу окружали разбросанные повсюду хижины. Конические крыши были сделаны из сплетенных злаковых стеблей, и поэтому город походил на деревню.
Побережье казалось суровым, но это впечатление мало-помалу смягчалось. Горы постепенно снижались, взору открывались прекрасные пастбища.
Туристы прошли пригород Кальеа, обогнули восточную оконечность Пику, и, когда склянки зазвонили к обеду, стал виден остров Сан-Жоржи.
Все утро Робер не выходил из каюты. Роже не преминул обратить внимание сестер Линдсей на его отсутствие.
— Морган изучает остров Терсейра,— ответил смеясь де Сорг,— до чего же интересный у нас гид.
Вопросительный взгляд Элис заставил его объясниться, при этом француз не позволил себе ничего оскорбительного в адрес Робера, отнюдь нет. Однако заметил, что внешность господина Моргана и его манеры странным образом контрастируют с его скромными обязанностями. По убеждению Роже, гид не осведомлен в том, что касается его ремесла. Эти его соображения только подтвердили собственные наблюдения Элис о переводчике «Симью».
— Я абсолютно уверен,— заключил Роже,— что где-то видел его. Но где? Обязательно вспомню, и тогда станет ясно, почему столь светский человек выдает себя за профессора.
После этого разговора Робер еще больше заинтересовал Элис. И когда после обеда он поднялся на палубу, она обратилась к нему с вопросом, шутливо рассчитывая привести в замешательство.
«Симью» в это время продвигался между Пику и Сан-Жоржи. Он шел вдоль острова, представляющего собой плато[68] длиной в тридцать миль и шириной в пять, как бы заброшенного сюда капризом природы.
— Что это за остров? — спросила Элис у Робера, когда в поле зрения появились дома в несколько этажей.
Но Робер уже изучил путеводитель от корки до корки.
— Урселина,— ответил он.— Именно здесь в тысяча восемьсот восьмом году произошло последнее самое страшное землетрясение в этих краях, вызвавшее ужас у жителей Пику и Фаяла. Пробудились пятнадцать кратеров, один из них был поистине гигантским. В течение двадцати пяти дней вулканы извергали пламя и лаву. Город неизбежно бы погиб, если бы не чудо: поток лавы изменил направление и устремился в море.
— А потом?
Этот вопрос задал Джонсон. История с вулканом заинтересовала его, он прервал свою прогулку и прислушался. Робер обратился к нему.
— С тех пор,— сказал он,— извержений не было, но почти каждый год остров встряхивает. Сан-Жоржи моложе других Азорских островов и, как и западная часть острова Сан-Мигель, больше других подвержен воздействию подземных процессов.
— Ол райт,— удовлетворенно отозвался Джонсон и сразу отошел.
Почему он остался доволен ответом Робера? Не потому ли, что ответ оправдывал его решение не сходить на землю? Такое поведение было вполне в его духе, и с самого начала путешествия он не менял своих привычек. Утром, в полдень и вечером он минут пять прогуливался по палубе, толкая пассажиров, дымя сигаретой и что— то бормоча. Затем его не было слышно. Чем он занимался остальное время, можно было легко догадаться. Цвет его лица, постепенно становясь все более красным, давал на этот счет самые точные и красноречивые разъяснения.