Перед тем как углубиться в этот коридор, путешественники огляделись. Взгляд охватывал расстояние, равное примерно километру. Вдали виднелась колокольня Либраменту. Небо становилось все чище. Погода не предвещала ничего неожиданного.
По словам поэта, кого Юпитер[96] хочет наказать, того лишает разума. Ведь предупреждений путешественникам было достаточно. И тех, что Робер заимствовал из путеводителей, и тех, что высказал крестьянин из Либраменту. Но, успокоенные хорошей погодой, они последовали вдоль русла в новом направлении.
Метров через триста Робер, полагая, что туристы должны находиться рядом с местом, где их ожидают лошади, пошел на разведку. Он поднялся на правый берег и стал пробираться между скалами, а его спутники продолжали путь.
Не прошло и двух минут, как они остановились. В глубине куррала раздался непонятный грохот, он усиливался с каждой секундой.
К забывшим осторожность туристам сразу вернулись и память и разум. Все поняли, что означает этот грохот, и мгновенно бросились на правый берег. Роже поддерживал Долли, остальные заботились каждый о себе. С лихорадочной поспешностью все поднялись на крутой склон горы.
Теперь Долли, Роже, Гамильтон, Блокхед и Саундерс оказались в безопасности… Джек, находившийся все время на некотором отдалении, залез на скалу.
Они сделали это вовремя.
Грохот превратился в свист, рев, завывание. Надвигался огромный яростный поток, несущий за собой камни. Элис бессознательно побежала за деверем. Немного замешкавшись из-за падения, она достигла подножия скалы, когда тот забрался уже на вершину. Она тоже сделала попытку залезть наверх, но поняла, что не успеет. Вода подступила очень близко.
Надо подняться всего на два-три метра — и достаточно. Но для этого она нуждалась в помощи. Если бы Джек…
— Джек! — крикнула она.
Услышав крик, Джек посмотрел вниз. Он ее увидел. Нагнулся, подал руку.
И тут по его губам пробежала дьявольская улыбка. Взгляд метнулся от невестки к угрожающему ей потоку. После короткого колебания он выпрямился, убрал руку, и Элис, закричав от ужаса, исчезла в водовороте.
Очень бледный, задыхающийся, Джек покинул место драмы. Он присоединился к своим спутникам. Никто ничего не узнает. Джек подошел к пребывавшей в полуобморочном состоянии Долли и хлопотавшему возле нее Роже.
Робер стремительно бежал к месту катастрофы. Он все видел с высокой скалы и кинулся на помощь. Но опоздал. Однако успел стать свидетелем отвратительной сцены.
О наказании злодея молодой человек сейчас не думал. Он как безумный промчался мимо остолбеневших спутников и бросился в поток. Долли мгновенно поняла, что случилось. Она закричала и упала на руки Роже.
Глава XV
ЛИЦОМ К ЛИЦУ…
Удача, кажется, начала изменять Томпсону. Дела на «Симью» шли все хуже. Гидра недовольства все смелее поднимала голову.
Как и накануне, пассажиры сошли тридцатого мая на берег. Как и накануне, они собрались за завтраком в гостинице «Англетер» и, как и накануне, посвятили день прогулке по Фуншалу и его окрестностям.
Но вечером, уже на борту, при мысли о том, что в течение еще четырех дней придется делать то же самое, всем стало так тошно, что тридцать первого мая половина пассажиров отказалась покидать корабль.
Томпсон, уверенный, что все идет отлично, кажется, не понимал, что происходит, и не заметил всеобщего недовольства. Он и бровью не повел, когда сошел на берег во главе сильно уменьшившегося отряда, чтобы позавтракать в гостинице.
Тем не менее ему все-таки скоро пришлось открыть глаза и уши.
Среди проскучавших целый день на рейде нарастало недовольство. И когда Главный Администратор вечером вернулся на борт, ему пришлось признать, что туристы, обычно такие спокойные, просто ходуном ходят от возмущения.
Назревал бунт. Он разразился утром первого июня, когда к дурному расположению духа тех, кто просидел на «Симью», добавилось недовольство остальных. Те тоже сердились из-за того, что третий день бестолково слонялись по городу, и были теперь полны решимости больше так не развлекаться.
Вот почему первого июня Томпсон оказался на переправе один. Не совсем, правда, один. У него был спутник в лице Вана Пипербума из Роттердама, поскольку тот оставался глух к происходящему, по известным причинам. Он невозмутимо следовал повсюду за единственным своим начальником. Томпсон для этого слоноподобного пассажира стал постепенно кем-то вроде погонщика.
В течение трех дней он ни разу от него не отстал. Куда шел Томпсон, туда шел и Пипербум. И сейчас он был с ним, как бы сохраняя верность командиру, которого предали солдаты. Увидев, что его «эскорт» сократился до одной единицы, Томпсон, потеряв обычную самоуверенность, остановился. Он так растерялся, что ему послышалось, будто Гамильтон и Саундерс сказали: «Программа, сударь, программа». Чтобы выполнить воображаемое требование этих педантов, наводивших на него ужас, он подошел к трапу. И тогда на палубе раздались возмущенные крики собравшихся там пассажиров. Томпсон снова в нерешительности остановился. Его окружили двадцать разъяренных туристов.
Один из них заговорил от имени своих попутчиков.
— Итак, сударь,— сказал он, пытаясь сохранить спокойствие,— вы едете сегодня в Фуншал?
— Да, конечно,— ответил Томпсон с деланным простодушием.
— А завтра, а послезавтра?
— Также.
— Так вот, сударь,— сообщил пассажир, повышая голос,— смею заявить, что мы находим это слишком однообразным!
— Ну что вы! — воскликнул Томпсон, как бы не понимая, о чем идет речь.
— Да, сударь, однообразным! Скверно заставлять нормальных людей шесть дней подряд гулять по такому городу как Фуншал; мы рассчитывали на интересные прогулки, экскурсии…
— Тем не менее, сударь,— заметил Томпсон,— в программе ничего подобного не обещано.
Пассажир громко вздохнул, как это делают, когда хотят сдержать гнев…
— Вот именно, и мы никак не можем понять, почему! Почему на Мадейре вы не предлагаете нам то же, что во время пребывания на Азорских островах?
Причина же была в том, что одновременно с европеизацией нравов местных жителей и цены также приблизились к «среднеевропейским». Томпсон побоялся, что здесь, в стране, избалованной англичанами, экскурсии окажутся слишком дорогими. Но разве мог он назвать такую причину?
— Нет ничего проще,— ответил он, призвав себе на помощь свою самую любезную улыбку.— Агентство подумало, что пассажиры, устав от постоянных совместных походов, с удовольствием отправятся кто куда хочет. Здесь это просто благодаря тому, что местные жители знают английский язык…
— Так вот! Агентство ошиблось,— прервал его оратор с верхней палубы,— и следовательно…
— Ошиблось?! — воскликнул Томпсон, в свою очередь прерывая представителя протестующей стороны.— Ошиблось! Я рад, однако, что вы ставите мне в вину лишь это заблуждение.
Он вышел на середину палубы и продолжил, переходя от одного пассажира к другому:
— Господа, вы же знаете, что агентство ничего не пожалеет, лишь бы угодить своим пассажирам. Агентство ни перед чем не остановится, если можно так сказать!
Он постепенно все больше вдохновлялся:
— Агентство, господа, друг пассажиров! Преданный и не знающий усталости друг. Да что я говорю! Оно для них как мать, господа! — Томпсон расчувствовался, он даже прослезился.— К счастью, никто не обвиняет наше агентство в том, что оно намеренно пренебрегло хоть какой-нибудь возможностью доставить вам удовольствие. Подобное обвинение возмутило бы меня. Возмутило бы, осмелюсь сказать. В то время как ошибиться!… Ошибиться — это другое дело. Я мог ошибиться. Я допускаю, что ошибся. Любой может ошибиться. Прошу извинить за это, господа, прошу извинить. Ошибка не в счет, господа, договорились?
— Тогда давайте исправим эту ошибку,— непреклонно сказал тот же пассажир, пропустив мимо ушей всю эту бесполезную болтовню.