К тому же Артимон проявил почти человеческую сообразительность. Вместо того чтобы бешеным галопом броситься к хозяину, он сначала побродил вокруг лагеря и лишь потом пробрался к капитану. Арабы не обратили внимания на собачонку, гуляющую вокруг лагеря по своим утренним надобностям.
Пип схватил своего друга на руки, прижал к себе и, под влиянием переполнивших его чувств, наградил умное животное таким же поцелуем, как и при прощании, к чему Артимон вовсе не был приучен. Записки на ошейнике не было, следовательно, адресат ее получил. А из этого можно сделать благоприятный вывод.
Но после некоторых размышлений радости у капитана поубавилось. Артимон отправился в дорогу в час ночи и вернулся к восьми утра, то есть находился в пути семь часов. За это время он пробежал туда и обратно расстояние, отделявшее пленников от Робера Моргана. А это, в свою очередь, значит, что тот за полтора дня ушел вперед на тридцать километров, не больше. За этим скрывалась какая-то тайна, и она могла заставить содрогнуться самое мужественное сердце. Поэтому капитан не стал ничего говорить своим спутникам.
А те, понемногу успокаиваясь, снова начали надеяться, ведь человек, пока он жив, не должен терять надежду. Двенадцатое и тринадцатое июля прошли относительно спокойно.
Эти два дня арабы занимались тем, что выносили с «Санта-Марии» все, что можно было унести. Они также отвинтили и сняли с корабля куски железа, инструменты, винты, болты. Все эти бесценные для них сокровища лежали на берегу и дожидались погрузки на верблюдов. Арабы привели их вместе с собой.
Четырнадцатого июля стало понятно, что арабы, судя по приготовлениям, намеревались отсюда уходить. Очевидно, завтра и туристам придется покинуть побережье, если их не освободят.
Этот день показался несчастным очень длинным. Робер должен был вернуться еще вчера. И это опоздание, даже с учетом всех трудностей похода, было непонятно. Все забеспокоились. Все, кроме капитана, но он не собирался никому ничего объяснять. Ожидание стало сменяться раздражением. Робера обвиняли в самом тяжком грехе. Да зачем ему возвращаться? Если он теперь в безопасности, глупо с его стороны снова подвергаться риску.
Элис подобные черные мысли были незнакомы. Предположение, что Робер способен на предательство, даже не приходило ей в голову. Погиб, да, это могло быть… Но что-то в ее душе тут же поднималось против такого предположения, и ее вера в будущее, в их счастье, становилась еще тверже и непоколебимей.
Тем временем день четырнадцатого июля закончился, и никаких оснований для оптимизма не появилось. Ночь прошла так же. Пятнадцатого июля, как всегда, встало солнце, но для несчастных путешественников ничего не изменилось.
На рассвете арабы погрузили добычу на верблюдов, и в семь часов утра шейх подал знак к отправлению. Несколько всадников скакали впереди, остальные выстроились в два ряда с обеих сторон каравана, так что пришлось подчиниться.
Пленники и пленницы, охраняемые арабами, шли друг за другом, связанные общей длинной веревкой. Она стягивала им запястья и охватывала шею каждого в этой цепочке. О побеге нечего было и думать, не говоря уж о том, что окружавшая их со всех сторон пустыня сама по себе была смертельно опасной и делала побег невозможным.
Капитан Пип, шагавший впереди, решительно остановился и спросил у шейха, сразу оказавшегося рядом:
— Куда вы нас ведете?
Вместо ответа шейх размахнулся и ударил пленника дубинкой по лицу.
— Иди, собака,— крикнул он.
По лицу капитана заструилась кровь, но он не двинулся с места. С тем же невозмутимым видом он повторил вопрос.
Дубинка снова поднялась в воздух, но шейх тут же опустил ее, увидев решительное лицо стоявшего перед ним человека и длинную вереницу пленников за ним. Их предстояло сопровождать, а, взбунтовавшись, они могли очень затруднить эту задачу.
— В Тимбукту! — сказал он, и капитан, получив ответ, двинулся в путь.
Глава XIV
ЭЛИС НЕ ОСТАЕТСЯ В ДОЛГУ
Тимбукту! Город, где сосредоточились все тайны Африки. Город, целые века закрытый и недоступный европейцам. Только через несколько месяцев уступит он силе французского оружия.
Но арабам не дано было предвидеть будущее, и они вели пленников в Тимбукту, рынок рабов и центр заключения сделок всей сахарской Африки.
Однако было маловероятно, что жертвы доберутся до места назначения. Мародеры редко удалялись на большое расстояние от берега. Скорее всего арабы продадут своих пленников где-нибудь на полпути туарегам.
Впрочем, для несчастных европейцев это не имело значения. Предстояло пройти более тысячи пятисот километров, а кто их поведет, все равно. Важно, что переход займет два с половиной месяца. Сколько из них продолжат путь, а сколько умостят своими белыми костями длинную песчаную дорогу?
Первый день прошел благополучно. Еще не накопилась усталость, вода была еще свежая, и ее было много. Но все изменилось, когда от непрерывной ходьбы стали кровоточить ноги, когда для утоления жажды, нестерпимой под огненным солнцем, стали пить застоявшуюся воду, к тому же скупо распределяемую.
По-видимому, Гамильтон и Блокхед скоро освободятся от этих пыток, их спасет смерть. Они еще не совсем оправились от лихорадки и стали быстро выбиваться из сил. Утром им стоило больших трудов пройти положенное расстояние, и во время привала они просто рухнули на землю. После обеда ноги этих двоих совсем перестали слушаться, и через несколько километров англичане вынуждены были остановиться.
С этого момента началось настоящее мучение для всех. Гамильтон и Блокхед падали на каждом шагу, остальным приходилось нести их по очереди. К вечеру, на привале, несчастные были похожи на покойников. Никто не сомневался, что следующий день будет для них последним.
Остальные пока стойко выносили выпавшие им испытания.
Впереди шел капитан Пип, совершенно растерянный: дюны напоминали ему волны, не разбиваемые форштевнем корабля. Верил ли он в освобождение? Очень может быть. Люди такой закалки не поддаются отчаянию ни при каких обстоятельствах. Лицо его, совершенно непроницаемое, ничего не выражало. Но весь вид и поведение говорили о том, что надежду терять не следует.
Рана от удара дубинкой подсохла на солнце. Усы, грудь и плечи были в пятнах крови. Случись это с другим, от него бы с ужасом отшатнулись. Но все существо капитана излучало непобедимую волю. Первый среди равных, он шел твердым шагом, и за ним шли остальные.
Со времени последнего разговора с шейхом капитан не проронил и двадцати слов, да и те были обращены к верному Артимону, трусившему рядом со своим хозяином с высунутым языком. «Мастер!» — коротко обращался к нему капитан, не вдаваясь в подробности, и пес чувствовал нежность в его голосе.
Через полчаса капитан высказался определеннее.
Ужасающе скосив глаза и презрительно плюнув в сторону шейха, он произнес:
— Ну, мастер, и в переделку же мы попали, клянусь всеми святыми!
И Артимон в знак согласия потряс длинными ушами.
После этого капитан не открывал рта. Время от времени он смотрел на собаку, а собака на него. Вот и все. Но как много эти взгляды говорили им обоим!
Во время стоянки Артимон сидел, а хозяин ложился на песок и делил с псом свой скудный паек и скупо отмеренные глотки воды.
За капитаном следовал командный состав «Симью», сама команда, прислуга. Шли не соблюдая чинов. О чем все думали? Очевидно, мысленно подчинялись своему командиру, взвалившему на себя ответственность за всех. Пока верили капитану, не было места отчаянию. Он в любую минуту мог отдать приказ действовать, они же были постоянно наготове.
За последним матросом шел первый пассажир, затем тянулась длинная цепь остальных.
Женщины плакали или причитали вполголоса. Особенно больно было смотреть на жену и дочерей Гамильтона и Блокхеда, бессильных свидетелей агонии дорогих им людей.