– Это край хлеба, – заметил Робер в ответ на восклицание Алисы. – Ни один из здешних крестьян не съедает его меньше двух фунтов в день. Одна из местных пословиц гласит, что «с хлебом все делает человека здоровым».
Сомнительно было, чтобы европейские желудки оказались такой же вместимости, как туземные. Не нашлось ни одного путешественника, который бы не скорчил гримасу, запуская зубы в это грубое тесто, приготовленное из маисовой муки.
Г-жи Линдсей и их компаньоны с легким сердцем принимали эту необычную пищу. Стол, весь белый благодаря настланным салфеткам, сообщал этому завтраку вид деревенского празднества. Все веселились как дети. Робер забывал, что состоит переводчиком на «Симью». На время он становился таким же, как другие, обнаруживал себя таким, каков есть, то есть милым и веселым. К несчастью, хотя он бессознательно отбрасывал бремя своего положения, но бремя это не покидало его. Незначительный случай напомнил ему о действительности.
За рагу следовал салат. В это время некогда было, конечно, проявлять особенную разборчивость. Однако, несмотря на уксус, которым этот отвратительный салат был обильно приправлен, он вызвал возгласы неудовольствия у всех. Робер, позванный Томпсоном, должен был допросить крестьянина.
– Это из волчьего боба, – отвечал тот.
– Так вот, – продолжал Робер, – он жесткий, ваш волчий боб.
– Жесткий? – повторил крестьянин.
– Да, жесткий, твердый.
– Не знаю, – сказал туземец, скорчив глупую рожу. – Я не нахожу это твердым.
– А! Вы не находите это твердым?.. И оно не слишком солоно также?
– Солоно-то оно солоно. Это морская вода, ваше сиятельство. Волчий боб, должно быть, оставался в ней уже очень долго.
– Хорошо, – сказал Робер. – А зачем было класть волчий боб в морскую воду?
– А чтоб отнять у него горечь, ваше сиятельство.
– Ну, друг мой, должен сказать вам, что горечь осталась.
– Тогда, – преспокойно заметил крестьянин, – значит, он недостаточно долго мок.
Очевидно, никакого толку нельзя было добиться от этого олуха. Лучше всего было смолчать. Туристы набросились на маисовый хлеб, порция которого, против ожидания, оказалась недостаточной для британского желудка.
Робер делал как другие. Но веселость его улетела. Он не садился уже за столик, одиноко закончил завтрак, вернувшись к замкнутости, жалея о том, что на минуту забыл о ней.
Около четверти пятого караван продолжил путь. Время не терпело, ослы принуждены были во что бы то ни стало усвоить ускоренный шаг. Спуск по тропинке зигзагами был самый бурный. Уцепившись за хвосты своих скотин, погонщики давали тащить себя по крутому и скользкому склону. Женщины и даже мужчины не раз издавали беспокойные крики. Один лишь Пипербом по-прежнему имел невозмутимый вид. Поглотив огромное количество салата, без какого-либо признака недомогания он спокойно покачивался на своих двух ослах. Удобно устроившись, он пренебрежительно относился к трудностям пути и благодушно окружал себя вечным облаком дыма, услаждая им свой неизменный покой.
Очутившись на улице Орты, Хамильтон, сопровождаемый Робером, поспешил зайти за своим моноклем, который и был ему вручен с большими проявлениями вежливости, на которые он воздержался ответить. После того как его желание было удовлетворено, он немедленно вернулся к своей природной надменности.
В восемь часов вечера, когда погонщиков отпустили и рассчитали, все пассажиры, переодетые, находились вокруг стола «Симью», изнуренные, проголодавшиеся, и никогда еще стряпня главного пароходного кока не имела такого успеха.
Новобрачные, вернувшиеся немного раньше, тоже сидели за табльдотом. Где провели они эти два дня? Может быть, и сами они этого не знали. Понятно, что они ничего не видели и еще теперь как будто ничего не замечали, кроме того, что касалось их самих.
Сондерс не имел оснований для рассеянности. То, что он подметил, наполняло радостью этого милого джентльмена. Какая разница между сегодняшним обедом и вчерашним! Вчера весело болтали, были радостны! Сегодня же все имели мрачные лица и ели среди молчания. Положительно, затея с завтраком не сходила Томпсону так легко, как он мог рассчитывать. Сондерс не был в состоянии сдержать до конца прилива счастья. Надо было хоть чем-нибудь задеть Томпсона.
– Официант, – позвал он громко, – пожалуйста, еще ромштекс.
Потом, обращаясь через стол к баронету-союзнику, сказал:
– Пища «первоклассных отелей» имеет по крайней мере ту хорошую сторону, что рядом с ней пароходная стряпня кажется сносной.
Томпсон привскочил на своем стуле, точно ужаленный. Однако не ответил. И в самом деле, что мог он ответить? Оппозиция на этот раз имела за собой общественное мнение.
Глава восьмая
Празднование Троицы
Утомленные беспокойной экскурсией, пассажиры «Симью» спали до позднего утра следующего дня. Когда 20 мая, около девяти часов утра, первые из них поднялись на спардек, то оказалось, что они находятся уже далеко от острова Файаль.
Снявшись из Орты в половине восьмого, пароход направлялся к Терсеру по извилистой линии, чтобы ознакомить туристов с островами, на которые им не придется высаживаться.
Когда Рожер, сопровождая американок, показался на палубе, «Симью», следуя вдоль южного берега острова Пико, находился почти напротив этой горы, ниспадающей в море террасой из все уменьшающихся уступов. Виднелся Лаженс, главный город острова, с возвышающимся над ним францисканским монастырем, окруженным хижинами, конические крыши которых из переплетенного тростника производили впечатление лагеря.
Побережье оставалось суровым, поля же мало-помалу смягчались. Высоты, образующие средний хребет острова, понижались и покрывались прекрасными пастбищами.
Около половины одиннадцатого миновали местечко Калвейя. Полчаса спустя обогнули восточную оконечность острова Пико, и остров Св. Георгия открылся в момент, когда колокол звал к завтраку.
В течение всего утра Робер оставался у себя в каюте. Рожер не преминул указать миссис Линдсей на его отсутствие.
– Он зубрит описание Терсера, – сказал он ей, смеясь. – Ах, курьезный, право, у нас чичероне!
Поймав вопросительный взгляд Алисы, он пояснил, что, конечно, восклицание его не заключало в себе никакого неприятного намека – напротив. Но помимо того, что элегантные манеры господина Моргана странно расходились с его скромной функцией, он также – Рожер в том убедился – был крайне невежествен во всем, что касалось его мнимого ремесла. В общем, это лишь подтверждало замечание, сделанное Алисой насчет переводчика «Симью».
– Наконец, – заключил Рожер, – я, безусловно, уверен, что встречал его где-то. Где? Не знаю. Но я это вспомню и узнаю также, почему этот, очевидно светский, молодой человек напялил на себя шкуру профессора.
Результат этого разговора был тот, что любопытство Алисы Линдсей возросло. Поэтому, когда Робер взошел на палубу после завтрака, она обратилась к нему, желая поставить его в тупик.
«Симью» продвигался в это время между островами Пико и Св. Георгия. Он уже шел вдоль последнего острова, представляющего своего рода запруду в тридцать миль длиной и только пять шириной, набросанную в этом месте капризом природы.
– Какой это город? – спросила Алиса у Робера, когда пароход проходил перед группой домов, громоздившихся один над другим.
Но Робер уже наизусть знал свой путеводитель.
– Урселина, – отвечал он. – Тут в тысяча восемьсот восьмом году произошло последнее, и самое ужасное землетрясение, какое когда-либо переживали эти места. Оно навело панику на жителей Пико и Файаля. Пятнадцать кратеров, из них один громадный, открылись сразу. В продолжение двадцати дней они извергали пламя и лаву. Город был бы непременно разрушен, если бы поток лавы каким-то чудом не свернул в сторону и не направился к морю.
– А потом?
Этот вопрос предложил ему Джонсон. Надо полагать, что вулканическая проблема привлекала его в силу неведомых причин, ибо он подошел как раз в момент, когда Робер начал объяснение. Немедленно англичанин прервал свою прогулку и стал внимательно прислушиваться. Робер обернулся к нему.