– С тех пор, – сказал он, – не было извержения в собственном смысле слова. Но не проходит и года, чтобы почва не подвергалась содроганию. Остров Святого Георгия, впрочем, более недавнего происхождения, чем другие Азорские острова, вместе с западной частью острова Святого Михаила наиболее подвержен такого рода несчастьям.
– All right![14] – сказал Джонсон с довольным видом и продолжал свою прогулку без всяких церемоний.
Почему остался он доволен? Потому что ответ Робера оправдывал решение его не сходить на берег? Чудак этот, казалось, слишком занимался собой. Такой образ жизни, по-видимому, был в его вкусе, и со времени отъезда он ни в чем не изменил своих привычек. Утром, в полдень и вечером его видели в течение пяти минут ходящим взад и вперед по палубе, причем он задевал локтями, толкался, курил, плевал, бубнил какие-то несвязные слова, потом его уже не было слышно. Что до занятий, поглощавших остальное его время, то их легко было угадать. Цвет его лица, более красный в полдень, чем утром, и вечером, чем в полдень, и заметно сгущавшийся изо дня в день, давал в этом отношении очень точные указания.
В два часа дня «Симью» обогнул мыс Розалес, в который к северо-востоку заостряется оконечность острова Св. Георгия, и быстро направился к острову Грасиоса на северо-западе. Пассажиры могли тогда видеть северный берег острова Св. Георгия, заканчивающийся утесом высотой в шестьсот метров. К четырем часам «Симью» находился не более чем в трех милях от этого острова, мягкостью очертаний своих составляющего контраст с другими землями архипелага, когда по сигналу капитана Пипа повернул и скорым ходом направился к Терсеру, высокое побережье которого обрисовывалось на расстоянии двадцати пяти миль.
В эту минуту Пипербом показался на палубе, за ним вышел Томпсон, весь красный. Последний сделал знак Роберу, который, немедленно оставив собеседников, отправился на зов главного администратора.
– Неужто окончательно невозможно, господин профессор, – сказал он ему, указывая на большущего голландца, по обыкновению окруженного густым облаком дыма, – объясниться с этим толстокожим?
Робер жестом заявил о своем бессилии.
– Вот досада! – вскрикнул Томпсон. – Представьте себе, этот господин совершенно отказывается от дополнительной платы.
– Какой дополнительной платы? – спросил Робер.
– А за павшего под ним осла да за трех других ослов и трех добавочных погонщиков.
– И он отказывается?
– Совершенно. Я измаялся, объясняя ему это словами и знаками. Все равно что об стенку горох. Посмотрите, какой у него невозмутимый вид!
Действительно, Пипербом, преспокойно растянувшись в кресле, мысленно витал в облаках. Вперив глаза в небо, потягивая трубку с правильностью поршня, он, казалось, окончательно и далеко отбросил пошлые заботы мира сего. Робер с иронической улыбкой сравнивал раздраженное выражение Томпсона и благодушное лицо его пассажира.
– Судьба имеет свои превратности! – проговорил он, сделав неопределенный жест, и Томпсон волей-неволей должен был удовольствоваться этим ответом.
В половине седьмого вечера «Симью» находился всего в нескольких милях от западного берега Терсера. Уже давно виднелась вершина его вулкана, высота которой превышает тысячу метров. К югу склон его казался довольно мягким, скользившим до самого моря, где земля оканчивалась крутым утесом. Но со всех сторон замечались следы недавней подземной работы. Пласты лавы выделялись своим темным цветом на зелени долин, вздымались конусы пепла и пемзы – хрупкие возвышенности, медленно разрушаемые дождем и ветром.
В семь часов показался мыс – гора Бразиль, казалось заграждавшая путь. Через полчаса показался город Ангра. Раньше восьми часов якоря были брошены на рейде, и капитан Пип мог отдать команду: «Стоп!»
Поместившись в середине Ангрского рейда, пассажиры «Симью» могли созерцать одну из самых дивных панорам, которыми мать-Земля радует взоры своих чад. Позади – беспредельное море, усеянное четырьмя островками; направо и налево – черные, грозные утесы, понижающиеся с одной и с другой стороны, точно для образования необъятного ложа, где город Ангра изящно вытягивается.
Прикрытый с севера и с юга своими фортами, он поднимал амфитеатром под умирающими лучами заходящего солнца свои белые дома, колокольни и купола. Дальше, служа рамкой для картины, лазоревые холмы с кинтами, апельсиновыми насаждениями и виноградниками вздымались отлогой лестницей до самых полей, зеленых и плодородных, венчавших последние вершины. Воздух был теплый, погода прекрасная, душистый бриз долетал с близкой земли. Облокотившись на ванты, пассажиры любовались пейзажем.
Нечувствительный к соблазну этого побережья, капитан Пип собирался удалиться к себе в каюту, когда матрос привел к нему человека, только что подъехавшего в лодке.
– Капитан, – сказал этот господин, – узнав о вашем прибытии на рейд Ангры, я хотел бы присоединиться к вашим пассажирам, если только…
– Это дело, – прервал капитан, – меня не касается. – Бисто, – прибавил он, обратившись к матросу, – отведите этого господина к мистеру Томпсону.
Томпсон обсуждал с Робером в своей каюте завтрашнюю программу, когда вошел незнакомец.
– Весь к вашим услугам, – отвечал администратор при первых же заявлениях вновь Прибывшего. – Хотя число мест, которыми мы располагаем, довольно ограничено, все-таки еще можно… Вам известны, полагаю, условия путешествия?
– Нет, – отвечал тот.
Томпсон с минуту соображал. Не следовало ли скинуть с общей платы известную сумму, соответствовавшую совершенному уже проезду? Наконец он заявил, хотя и с некоторым колебанием:
– Плата, сударь, сорок фунтов стерлингов.
– Прекрасно, – сказал иностранец. – Так как нас трое…
– Ах, вас трое?..
– Да, два моих брата и я. Это, значит, составляет сто двадцать фунтов. Получите.
И, вынув из портфеля пачку кредитных билетов, он выложил ее на стол.
– Нет никакой спешности, – учтиво заметил Томпсон, и, сосчитав деньги и сунув их в карман, принялся писать расписку.
– Получил от господина?.. – спросил он, держа перо в ожидании.
– Дона Ижино Родригеса де Вейга, – отвечал незнакомец.
Робер тем временем молча наблюдал этого нового туриста. Хотя он и держался важно, но это, как говорится, не шло ему. Высокий, широкоплечий, с черной бородой и волосами, со смуглой кожей, – насчет национальности его, во всяком случае, нельзя было ошибиться. Предположение это подтверждалось еще иноземным акцентом, с каким он говорил по-английски.
Дон Ижино, взяв расписку из рук Томпсона, тщательно сложил ее и положил на место кредитных билетов, потом с минуту помолчал, точно в нерешительности. Что-то еще оставалось сказать, что-то важное, судя по серьезной физиономии нового пассажира.
– Еще словечко, – произнес он наконец. – Не можете ли мне сказать, когда вы рассчитываете уйти из Терсера?
– Завтра же, – ответил Томпсон.
– Но… в котором часу?
Дон Ижино задал этот вопрос несколько нервным голосом, тотчас же немного сбавив важность.
– Вы, вероятно, намереваетесь, – продолжал он более любезным тоном, – посвятить этот день осмотру Ангры?
– Да, действительно.
– Я мог бы в таком случае быть вам отчасти полезен. Я знаю во всех подробностях этот город, в котором прожил больше месяца, и готов быть в вашем распоряжений, чтобы служить чичероне моим новым товарищам по путешествию. Томпсон поблагодарил.
– Принимаю с признательностью, – ответил он, – тем более что ваша любезность даст возможность немного отдохнуть господину профессору Моргану, которого я имею честь представить вам.
Дон Ижино и Робер обменялись поклонами.
– Завтра утром, в восемь часов, я буду на набережной и весь в вашем распоряжении, – сказал португалец, простившись и сев в свою лодку.