Хамильтон, который, несмотря на свой неприятный характер, в сущности, имел доброе сердце, сократил по этому случаю свой капитал на четыре фунта стерлингов.
Алиса горячо поблагодарила щедрого баронета, потом, продолжая благотворительный сбор, она почувствовала себя неловко, очутившись перед Робером.
Не сказав ни слова, ничуть не устыдившись скромности своего приношения, Робер с жестом, полным гордого изящества, передал хорошенькой собирательнице пожертвований португальский мильрейс (шесть франков), и Алиса вдруг почувствовала, что помимо своей воли покраснела до корней волос.
Рассерженная своей слабостью, причины которой не могла объяснить, Алиса поблагодарила Робера и, быстро отвернувшись, подошла к следующему пассажиру.
Это был не кто иной, как благородный дон Ижино. Если Хамильтон держался по-княжески, то дон Ижино – по-королевски. Кредитный билет в сорок фунтов стерлингов – таков был дар, который он вручил миссис Линдсей, Быть может, он проявил слишком много тщеславия, быть может, разворачивал этот билет так, чтобы все могли его видеть, с медлительностью, осуждаемой хорошим тоном, но это уж грешок южанина, и Алиса не остановилась на такой мелочи.
Наэлектризованные таким примером, другие пассажиры тоже щедро раскошелились. Никто не отказывал в приношении, более или менее крупном, сообразно своему состоянию.
По окончании сбора Алиса торжественно провозгласила итог в двести фунтов стерлингов. Это был превосходный результат. Чтобы получить его, чтобы так закруглить сумму, Алиса сама сделала крупный взнос. Но она не подражала тщеславной показушности дона Ижино, и никто даже не знал, сколько она дала.
Из того же чувства скромности и добровольного самоустранения она не захотела лично передать новобрачной неожиданное приданое, а поручила это молодой нелюдимой чете, совершавшей на «Симью» такое своеобразное путешествие. В этот вечер молодые случайно находились в общей компании, и поручение это им досталось по праву.
Англичанка и преподнесла португалке приданое, только что составленное для нее, сопровождая подарок горячим поцелуем. Однако она не захотела утаить имя доброй пассажирки, которой в действительности Таржела была обязана признательностью. Алисе пришлось принять пылкую благодарность новобрачных. Пять тысяч франков составляли для них состояние, и никогда они не могли забыть доброй феи, обеспечившей их будущность.
Другим пассажирам тоже досталась своя доля в этом порыве благодарности. Таржела, обливаясь слезами, переходила от одного к другому, а Жоакимо, потеряв голову, пожимал всем руки.
Надо было, однако, уходить.
С большим трудом уняли волнение новобрачных, и туристы направились к дверям зала среди восторженных кликов.
До самого выхода Таржела и Жоакимо провожали их, сторицей платя им за благодеяние восхищенным чувством. И когда они уже успели выйти, молодые еще долго оставались у порога, держась за руки, вперив глаза во мрак ночи, глядя, как исчезают эти случайные посетители, эти туристы, продолжающие свое путешествие, которое в силу доброго дела, посеянного в одном из уголков необъятного мира, не могло отныне считаться бесполезным.
Глава двенадцатая
Странное влияние морской болезни
Когда пассажиры, оставив Таржелу и ее счастливого мужа, вернулись на пароход, то нашли на нем пятерых полицейских, приставленных для наблюдения за пассажирами и ходивших по палубе, в то время как пятеро их товарищей в матросской каюте и офицер в предоставленной ему комнате предавались сладкому сну. А между тем, несмотря на такой бдительный надзор, «Симью», когда взошло солнце, свободно плыл по беспредельному морю в тридцати милях от острова Св. Михаила.
Чтобы бежать, на этот раз не нужно было бравировать португальскими пушками. Все свершилось само собой, под прикрытием густого тумана, который к двум часам утра окутал море непроницаемой завесой. Поручик и пятеро из его людей спали, запертые на ключ, другие пятеро были захвачены, и «Симью» спокойно ушел, точно приказа губернатора и не существовало.
Через час выпущенный офицер увидел, что вынужден подчиниться закону победителей и пойти на постыдную капитуляцию. Люди его были обезоружены, и «Симью» увозил их с целью высадить на Мадейре.
Удрученный внезапной неудачей, несчастный поручик прохаживался с озабоченным видом, думая лишь о том, насколько это приключение повредит его карьере.
Капитан Пип тоже не искал отдыха, вполне, однако, заслуженного. Помимо опасности, грозившей со стороны группы рифов под названием Муравьи, сама погода требовала его присутствия. Хотя шторма, собственно говоря, не предвиделось, море все же было необыкновенно бурным. «Симью» шел против течения едва продвигаясь, с тяжелой килевой качкой.
Если капитан брал на себя, таким образом, все заботы, то, по-видимому, для того, чтобы другие пользовались покоем. Таково было по крайней мере мнение Томпсона, который со спокойной совестью крепко спал со времени отъезда. Но вдруг от прикосновения чьей-то руки к его плечу он вздрогнул и проснулся.
– Что такое? Который час? – спросил он, протирая себе глаза.
Тогда он увидел черное лицо второго метрдотеля, Сандвича.
– Лакей из пассажирского помещения послал меня предупредить вас, что страшные стоны слышатся из каюты, занимаемой португальским бароном и его братьями. Он боится, что они сильно больны, и не знает что делать.
Томпсон подумал, что дело, должно быть, серьезное, если решили его разбудить.
– Хорошо. Я иду туда, – ответил он с досадой.
Когда он попал в каюту португальцев, то не пожалел об этом. Дон Ижино и братья его, казалось, были действительно очень больны. Багровые, с закрытыми глазами, с лицами, покрытыми холодным потом, они лежали навзничь, наполняя каюту нестерпимыми, удручающими стонами. Страдания их, вероятно, были невыносимы.
– Какой ужасный концерт! – пробормотал Томпсон.
При первом взгляде он, однако, успокоился, узнав признаки морской болезни, вызванной зыбью. Хотя и более сильное, чем обыкновенно, страдание это еще не становилось более опасным.
Тем не менее человечность требовала прийти на помощь беднягам, и Томпсон, к чести его будь сказано, не изменил этому долгу. Целый час он ухаживал за ними, и не по его вине старания эти оставались бесплодными.
В самом деле, казалось, состояние троих братьев ухудшалось. Кроме того, Томпсон с беспокойством заметил симптомы, которых обыкновенно не бывает при морской болезни. Время от времени лица больных от багрового цвета переходили к красному. Тогда они как будто делали сверхчеловеческие усилия, но вскоре падали в изнеможении, со свистящим дыханием, похолодевшей кожей, мертвенно-бледным лицом.
В семь часов утра Томпсон счел их положение настолько критическим, что велел разбудить Робера, испытывая потребность посоветоваться с ним.
К несчастью, Робер не мог подать своему начальнику никакого совета, и оба они вынуждены были признать себя бессильными помочь больным, к которым начинало более подходить определение «умирающие».
– Надо, однако, испробовать что-нибудь, – сказал Робер, когда уже было часов восемь. – Если бы попытаться вызвать у них рвоту, останавливающуюся на полпути…
– Как же? – спросил Томпсон. – Знаете вы какое-нибудь средство?
– Горячей водой, – предложил Робер.
– Попробуем! – воскликнул Томпсон, уже терявший голову.
Сильное средство, указанное Робером, тотчас же оказало действие. После второго же стакана горячей воды ухаживавшие за больными убедились в действенности своего лечения.
Но что же увидели Робер и Томпсон? Сомнение легко было выяснить. В воде не имеется недостатка. Чашки опять были тщательно вымыты, и тогда… тогда ослепительное зрелище представилось им!
Изумруды, рубины, бриллианты – более пятидесяти драгоценных камней бросали лучи свои из глубины загрязненных чашек!
Растерявшись, Томпсон и Робер безмолвно переглядывались. В одно мгновение для них все стало ясно. Вот они, воры-святотатцы, унесшие распятие на острове Терсер, – главные по крайней мере, и азорская полиция не ошибалась, обвиняя «Симью» в том, что он служил им убежищем! Какой иной тайник, чем желудок, могли найти виновные, когда им грозил обыск на острове Св. Михаила?