Робер ускорил шаг, после того как поставил свои часы по солнцу, показывающему приблизительно пять часов утра…
До одиннадцати часов он шел, потом позволил себе короткий отдых и заснул подкрепляющим сном, склонив голову в тени маленьких пальмовых деревьев. Сон оказал на него целительное действие. Когда Робер проснулся в четыре часа, он был энергичен и крепок, как прежде. Он снова двинулся в путь и до десяти часов вечера уже больше не останавливался.
На другой день он снова с утра пустился в дорогу. Но этот день был тяжелее, чем вчерашний. Усталость подавляла. Кроме того, сильные приступы лихорадки одолевали его и рана заставляла жестоко страдать.
После полуденного отдыха он с трудом отправился дальше. От головокружения он подчас шатался. Тем не менее он все шел, оставляя позади себя километры, из которых каждый прибавлял к прежним страданиям все новые.
Наконец в сумерках показались какие-то темные массы. Это начиналась область камедных деревьев. Робер дотащился до них, упал, истощенный, у подножия одного, и заснул крепким сном.
Когда он проснулся, солнце стояло уже высоко над горизонтом, и Робер упрекнул себя за то, что так долго спал.
Сидя под тенью камедного дерева, у подножия которого он растянулся накануне, Робер принудил себя есть, чтобы укрепить силы. Он съел свой последний сухарь и проглотил последнюю каплю воды.
Отправившись в путь в шесть часов утра, Робер безостановочно плелся по нескончаемой дороге. Он уже давно сообразил, что продвигался очень медленно, что делал только один километр в час. Не беда! Он все-таки шел, решив бороться, пока хватит дыхания.
Однако бороться с усталостью и слабостью становилось с часу на час все труднее. Глаза несчастного начали заволакиваться туманом и пестрый калейдоскоп разворачивался перед его расширенными зрачками. Биение его сердца ослабевало и делалось все реже, не хватало воздуха.
В эту минуту ему почудилось, что вдали проходит многочисленный отряд. Белизна пробковых касок отражала лучи солнца.
– Сюда! Сюда! – закричал Робер.
Увы! у него не хватало голоса, отряд же невозмутимо продолжал свой путь.
Момент, когда Робер свалился на жгучую африканскую почву, был именно i тем моментом, на который он, уходя, назначил свое возвращение. Потерпевшие кораблекрушение не забыли этого срока и считали часы в ожидании спасения.
Никакой заметной перемены не произошло в их положении, с тех пор как они попали во власть мавров. Лагерь находился в том же месте, около разбившейся «Санта-Марии».
Лишь только капитан Пип сообразил, какое новое несчастье обрушилось на людей, охранять которых он взялся, он и не пытался оказывать бесполезного сопротивления. Покорно дал он загнать себя и других в одно место, которое окружило тройное кольцо вооруженных африканцев. Он даже не проявил гнева против двух матросов-часовых, так плохо исполнивших его поручение. Несчастье свершилось. К чему послужили бы нарекания?
Однако капитан Пип искал возможности сделать что-нибудь для общего блага. Ему тотчас же подумалось, что необходимо было бы известить Робера о последних событиях. Капитан имел в своем распоряжении способ сделать это и решился немедля прибегнуть к нему.
В темноте он черкнул записку, привязал ее к ошейнику Артемона и запечатлел на его морде поцелуй. Потом, дав ему понюхать предмет, принадлежащий Роберу, он положил собаку на землю и, указав ей на юг, приказал бежать.
Артемон понесся стрелой и моментально исчез во мраке.
Это была большая жертва со стороны бедного капитана. Подвергать такой опасности свою собаку! Он, конечно, предпочел бы рисковать собой! Однако он не колебался, считая необходимым довести до сведения Робера о событиях, которые, может быть, изменили бы его проекты.
Все равно последние часы ночи были тяжелы для капитана, мысленно переносившегося за своей собакой вдоль песчаного берега, омываемого Атлантическим океаном.
День, занявшись, обнаружил все размеры несчастья. Когда наступило утро, то все увидели, что лагерь был опустошен, шатры опрокинуты; ящики разбиты. Все, что принадлежало потерпевшим крушение, было собрано в кучу, представлявшую отныне добычу победителей.
За станом зрелище было еще грустнее. На песке, заливаемом слабым светом зари, резко выделялось два распростертых тела, и в этих двух трупах капитан со вздохом узнал тогда матросов, которых он, к счастью, в душе не решился обвинять. В груди каждого из них, почти в одном и том же месте, торчал кинжал по самую рукоятку.