– Отдавай носовой конец! – повторяет невидимый помощник, стоящий на своем посту около кронбалков.[10]
Канат шумно хлещет по воде. Капитан командует:
– Оборот назад!
– Оборот назад! – отвечает голос из машины.
– Стоп!
Опять водворяется тишина.
– Отдать кормовой с правого борта!.. Вперед понемногу!..
Судно вздрагивает. Машина приходит в движение, но вскоре останавливается, и лодка пристает к борту, после того как отдала концы канатов, оставшихся на берегу.
Тотчас же ход возобновляется.
– Поднять лодку! – кричит помощник.
Глухой стук блоков о палубу, и матросы, подтягивая тали,[11] тихо подпевают в такт своим усилиям.
– Живей! – кричит капитан.
– Живей! – повторяет машинист.
Уже миновали последние суда, стоящие на якоре. Путь делается свободнее.
– Правь по румбу! Вперед! – командует капитан.
– Вперед, – вторит эхо из глубины машинного отделения.
Винт вертится быстрее. Вода бурлит. Пароход развивает свою обычную скорость.
Робер стоял, склонив голову на руку. Дождь продолжал лить. Он не обращал на это внимания, захваченный всевозраставшей тоской.
Прошлое оживало в памяти его. Мать, которую он недолго видел, гимназия, где он считал себя таким счастливым, отец его… увы! Затем катастрофа, так глубоко расстроившая его существование. Кто мог бы предсказать ему, что в один прекрасный день он окажется одиноким, без друзей, без средств, превратившимся в переводчика, отправляющегося в путешествие, унылое начало которого, среди тумана, сумрака, дождя, быть может, предвещало печальный исход?
Сколько времени предавался он унынию? Шум заставил его вскочить на ноги. Гул, крики, ругательства. Топанье по палубе тяжелых ботинок. Потом страшный скрип железа о железо, и какая-то неясная громада поднялась у левого борта и немедленно канула во мрак ночи.
У люков показались испуганные лица. Палуба наполнилась обезумевшими от страха пассажирами. Но вот раздался успокоительный голос капитана.
«На этот раз ничего», – подумал про себя Робер, взбираясь на спардек, между тем как палуба постепенно опустела.
Погода опять менялась. Дождь внезапно прекратился.
И перемена произошла заметная. Туман точно разогнало взмахом могучего крыла, звезды зажглись в небе, низкие берега реки стали видны.
Робер посмотрел на часы. Было четверть десятого.
Огни Гринвича уже давно исчезли вдали. С левого борта кормы еще замечались вульвичские огни, а на горизонте поднимался маячный огонь Стонмеса. Вскоре он остался позади и вместо него показался маяк Броднеса. В десять часов проходили мимо Тильбюринеса, а двадцать минут спустя обогнули мыс Кольхауз.
Робер заметил тогда, что на спардеке находится еще кто-то. Папироса искрилась в темноте, шагах в десяти от него.
Не обращая внимания, он продолжал прохаживаться, потом машинально подошел к освещенному окну большого зала.
Внутри него не слышно было никакого шума. Путешественники один за другим забрались к себе в каюты. Большой, зал опустел.
Только одна пассажирка, почти напротив Робера, читала, полулежа на диване. Он мог свободно наблюдать за ней, рассматривать при ярком освещении нежные черты, светлые волосы, черные глаза, тонкую талию, маленькую ножку, выступавшую из-под изящной юбки. Он любовался грациозной позой, красивой ручкой, переворачивавшей страницы. Вполне основательно он нашел эту пассажирку восхитительной и на несколько минут забылся в созерцании ее.
Но куривший папироску сделал движение, кашлянул, топнул ногой. Робер, стыдясь своей нескромности, отошел от окна и возобновил прогулку.
Огни продолжали дефилировать. В десять минут двенадцатого пароход находился против сигнальной станции. Вдали мигали теперь проблески Нор и Грейт-Нор, заброшенных стражей океана.
Робер решил отправиться спать. Он оставил спардек, спустился по лестнице, ведущей к каютам, и вступил в коридор. Он шел задумчивый, равнодушный ко всему окружающему.
О чем грезил он? Продолжал ли он свой недавний грустный монолог? Не думал ли он, скорее, о милой женской головке, которой только что любовался?
Он пришел в себя только тогда, когда дотронулся до двери своей каюты. Только тогда он заметил, что он не один.
Две другие двери открылись в то же время. В соседнюю каюту вошла дама, в следующую – мужчина. Оба пассажира обменялись фамильярным поклоном; затем соседка Робера обернулась, бросила на него любопытный взгляд, и прежде чем она исчезла, он узнал в ней видение, которое предстало перед ним в салоне.