– Ну, ты как настоящий фашист! И ты хочешь, чтобы я гуляла с тобой в таком виде по Парижу?!
Однако погулять по Парижу им не пришлось. Поезд Париж – Берлин уходил ровно в полдень, и они едва успели на него, попав в плотную привокзальную облаву. Лунь вывел Сильву сквозь кольцо оцепления, обнимая ее за талию. И лейтенант, возглавлявший проверку документов, только козырнул ему.
– Вот видишь, зачем я щеголяю в этом мундире, – нагнулся к уху спутницы Лунь. – Это мой лучший пропуск везде и всюду.
– Все равно очень противно видеть тебя в этой форме.
– Потерпи. Осталось недолго. В Данциге ты меня увидишь в ливрее швейцара.
– Портье.
– Невелика разница. Майором быть лучше.
– А ты честолюбивый!
– А ты сексигерл!
– А ты…
Сладкая парочка обнималась и ворковала на перроне Нордюгар. Пожилой проводник помог им устроиться в купе 1-го класса. Слава богу, попутчиков не оказалось и до Берлина они доехали вдвоем.
В Берлине Лунь повеселел. Серые громады имперских зданий, красные флаги со свастикой над парадными подъездами, берлинские трамвайчики, сновавшие через речные мосты, колючая готика кирх – все было так привычно, знакомо, что ему показалось, будто он вернулся на родину после долгой разлуки. Четыре недели, проведенные в Лондоне, казались невероятным сном. Здесь же, в Германии, начиналась реальная жизнь, которой Сильва толком не знала и которая угнетала ее уже загодя.
В поезде на Данциг Лунь переоделся в штатское – пиджачную пару и серый дорожный плащ – и превратился в бюргера средней руки. Однако майорское удостоверение держал наготове.
Данциг за двадцать лет вольного статуса не утратил ничего немецкого из своего облика, из ганзейского образа жизни. Портовый город переполняли военные, в основном моряки кригсмарине. Торговые суда большей частью стояли на приколе, а над портом висели аэростаты воздушного заграждения. Днем сухогрузы отстаивались, а по ночам ходили в Швецию.
Они без труда нашли отель «Ганза» – шестиэтажное здание в стиле конструктивизма. Сильва оставила его в кафе напротив вместе с вещами, а сама ушла в отель выяснять обстановку. Конечно, было немного обидно, что эта девица верховодит им в его родной стихии, в стране, где он чувствует себя, как рыба в воде. Но правила игры предписаны английским начальством. И надо было зарабатывать право на жизнь в безопасной стране. Самое главное, что не придется вживаться в новую роль. Все тот же отставной майор-инвалид сменил работу портье берлинского отеля на работу в данцигском. «Зачем он это сделал? Может быть, здесь будут больше платить? Тогда все логично. Поссорился со своей гражданской женой, нашел новую – молодую к тому же – подругу и приехал в Данциг. А если зарплата будет еще ниже?»
От напряженных раздумий его отвлекла Сильва, которая сделала ему знак через стекло витрины. Лунь подхватил легкий чемодан и тяжелый баул – «что она туда напихала?» – и вышел на улицу.
– Все в порядке! Мы приняты на работу! – радостно объявила Сильва, заметно повеселев.
Номер, в котором им предстояло жить, располагался на втором этаже служебного коридора, и Лунь первым делом проверил пути скрытного ухода. Окно спальни выходило во двор-колодец, и можно было выйти по карнизу по водосточной трубе, а там съехать вниз. Да и просто спрыгнуть можно, если что… Хотя с поврежденными позвонками не очень-то теперь распрыгаешься… Зато из второго окна можно было перелезть на пожарную лестницу.
Свое новоселье они отметили на широком ложе, совершив древний языческий акт в честь богини любви и плодородия. Из-за не очень толстой стенки радиоприемник заходился веселым маршем «Зеленый егерь»…
Обязанности нового портье в отеле «Ганза» были несложны: он выдавал ключи от номеров немногочисленным постояльцам и принимал их, когда кто-то уходил или съезжал. При этом всегда внимательно осматривал прикрепленные к ним деревянные колобашки, похожие на груши. На них был выжжен номер комнаты. Но не это интересовало портье. Если на одной из колобашек он обнаруживал «случайно» приклеившийся крохотный уголок от почтовой марки – почти незаметный – в два-три зубца – он откладывал этот ключ в ящик своего бюро, а потом перекладывал себе в карман и уносил после дежурства домой. Там Сильва отвинчивала колобашку, извлекала из нее тоненькую трубочку папиросной бумаги и перекладывала себе в пудреницу. Ключ-контейнер она сама передавала тому, кому надо. И извлеченную записку тоже отправляла по одному ей известному адресу.