1914 год. Август. Оденсхольм
Уже рассвело, когда эсминец, выскочив из тумана, стремительно приблизился к северной оконечности острова Оденсхольм. Первое, что увидели все, — довольно большой корабль, плотно застрявший на рифе, и миноносец, улепетывающий от подходящих на всех парах русских крейсеров. Раздался выстрел, еще один, миноносец накрыли, с кормы повалил дым, однако тот хода не сбавил и вскоре исчез из виду. Тогда снаряды стали рваться рядом с «Лейтенантом Бураковым».
– Дать семафор, дать радио! — орал Непенин. — Быстрее, а то разнесут ведь нас в щепы, к чертовой матери.
«9 П, 9 П», — понесся в эфире опознавательный позывной.
Огонь прекратился. Эсминец подошел к «Палладе».
– Ну какого х… Адриан Иванович, вы-то что тут делаете? — взвился командир крейсера.
– Мы исполняем свой долг, а вы нас чуть не угробили, вашу господа бога душу мать, — Непенин не лез за словом в карман.
– Так что ж вы на рожон-то лезете?!
– Ладно, давайте сбавим обороты, будем считать, что разобрались. Что за «немец»? — уже гораздо спокойнее спросил Непенин.
– «Магдебург».
– Вот это да! Мы пойдем к нему.
– А если огрызнется?
– Мины пустим.
– Рисковый вы! Ладно, мы подежурим, на случай если немцы вернутся.
– Добро.
Миноносец малым ходом пошел в сторону германского крейсера. Непенин смотрел в бинокль. На «Магдебурге» было тихо, около правого борта болталась пустая шлюпка. За щитами орудий запросто могли стоять невидимые с расстояния комендоры и ждать приказа на открытие огня. Однако чутье подсказывало, что ничего подобного случиться не должно. Уж больно безжизненным выглядел немецкий корабль.
Непенин решил послать шлюпку с досмотровой командой и офицером, знающим немецкий. Вызвался старший лейтенант Гамильтон.
– Хорошо, Михаил Владимирович, при первых признаках опасности дайте сигнал.
– Какой сигнал? — поинтересовался Гамильтон.
– Ну выстрелите в воздух, что ли. Вы оружие-то взяли?
– Виноват, сей секунд.
Гамильтон исчез.
– Тоже мне Аника-воин, мать его. — выругался Непенин.
Он недаром задал этот вопрос. Офицеры флота на борту оружие не носили, оно было бесполезным и только мешало.
Наконец шлюпка отвалила. Тревожное ожидание повисло над штилевым морем.
Миноносец ощетинился готовыми к пуску торпедными аппаратами.
Гамильтон, волнуясь, первым стал забираться на борт немецкого крейсера по спущенному трапу. Он попытался вынуть револьвер, но тот как назло вырвался из руки и провалился куда-то в брюки. Гамильтон покраснел, поскольку на секунду представил, как станет искать оружие в штанах перед лицом неприятеля. Да и свои же матросы непременно пустили бы новую байку по всему флоту, да еще приукрасили бы немало. Гамильтон постарался успокоиться, нащупал шнурок, которым револьвер крепился к кобуре, и аккуратно вытащил за него оружие, остановился и перевел дух.
На борту русских обступили матросы крейсера. Они были безоружны и растеряны. На палубе царил полный беспорядок, вся она была завалена вещами.
– Я офицер русского флота. Ваш корабль пленен, и на нем будет поднят Андреевский флаг, — как можно более строго и торжественно объявил Гамильтон.
Немцы мрачно смотрели на лейтенанта, но препятствовать не стали.
Непенин облегченно вздохнул, увидев синий Андреевский крест, взвившийся над кораблем, и распорядился подойти поближе.
– Отведите меня к командиру корабля! — приказал Гамильтон.
Какой-то матрос повел лейтенанта.
Командир находился в своей каюте. Гамильтон вошел и представился.
Офицер в звании корветтен-капитана подавленно посмотрел на русского и молча протянул ему свой кортик.
– Не нужно. Наденьте, пожалуйста, вы еще на своем корабле. Отдадите на нашем миноносце. Скажите, что случилось с крейсером?
– Спасибо, офицер, — несколько растрогавшись, сказал немец. — В тумане мы налетели на рифы и сели носом. Винты не повреждены, однако самостоятельно мы сняться не смогли. Подошел наш миноносец. Я принял решение эвакуировать команду, а корабль взорвать, план был сорван вашими крейсерами. «V‑26» успел снять только половину команды, прежде чем ему пришлось срочно отойти.
– Где корабельные документы?
– Сожжены.
«Врет, — подумал Гамильтон. — Топки явно залиты, а следов жженой бумаги не видно».