После изгнания Г. Е. Зиновьева из Коминтерна институт Председателя ИККИ был упразднен и его место занял политсекретариат, задуманный как коллективный орган. Но фактическим главой Коминтерна вплоть до октября 1928 года был Николай Бухарин. Уверенный, что наступает новая фаза обострения социальных противоречий в капиталистических странах, способная поколебать позиции не только буржуазии, но и социал-демократии, он еще больше сдвинул курс Коминтерна влево.
Новая стратегия нашла свое выражение в формуле «класс против класса», которую придумал кандидат в члены политсекретариата ИККИ, единомышленник Н. Бухарина швейцарец Жюль Эмбер-Дро. Разъясняя ее, Н. Бухарин в письме компартиям, одобренном политсекретариатом ИККИ 28 октября 1927 года, выступил против «примирительного отношения к реформизму». Он ориентировал компартии на «решительное изживание парламентского кретинизма и лево-блокистских традиций». Отныне борьба с реформизмом должна была вестись методом «единого фронта СНИЗУ», а не как в прошлом — с помощью «призывов к верхам»[31]. Иными словами, стратегия «класс против класса» означала открытое противостояние социал-демократии, ставшей главной опорой буржуазии в условиях нового революционного подъема. На IX пленуме ИККИ, проходившем в феврале 1928 года, решение о «левом повороте» Коминтерна было одобрено единогласно. Однако уже весной блок Н. Бухарина и И. Сталина дал трещину, и инициатор «левого поворота» превратился в лидера «правого уклона» в ВКП(б), а заодно и в мировом коммунистическом движении. Операция была проделана И. Сталиным виртуозно, при этом он не только позаимствовал идею о новой революционной волне, требующей борьбы с социал-демократией, но и возродил тезис «социал-демократия — разновидность фашизма», против чего Н. Бухарин возражал. Оппоненты отреагировали «методом зеркала»: в 1931 году самый влиятельный сопредседатель Социал-демократической партии Германии Отто Вельс бросил на съезде лозунг, которому суждено было долгое будущее: «Большевизм и фашизм — это братья». Вся пропаганда германских социал-демократов в начале 1930-х годов была сфокусирована на «красно-коричневой угрозе».
Официально Н. Бухарин был исключен из политсекретариата ИККИ 25 июня 1929 года, но еще раньше бразды правления перешли в руки верного сталинского соратника В. М. Молотова. Именно он представил XVI съезду отчет о деятельности Делегации ВКП(б) в Коминтерне.
Начиная с XI пленума ИККИ (март 1931 года) кремлевские стратеги во главе с И. Сталиным стали умерять революционный пыл зарубежных коммунистов, дабы он не препятствовал предпринятым параллельно большевиками попыткам примкнуть на правах полноправных участников к европейской дипломатической игре. Иначе говоря, начала полномасштабно претворяться в жизнь теория «социализма в одной стране», ставящая превыше всего государственные интересы СССР. Накануне, в декабре 1930 года, В. М. Молотова перебросили на более значимый пост, сделав Председателем Совнаркома СССР. Новым «заведующим делами Коминтерна» более чем на 3 года сделали Дмитрия Захаровича Мануильского.
Внутрипартийная оппозиция быстро обратила внимание на смену ориентиров. Мартемьян Рютин писал в своем обращении «Ко всем членам ВКП(б)», составленном в июне — августе 1932 года: «Антиленинская политика руководства партии дополняется антиленинским руководством Коминтерна. Коминтерн из штаба мировой коммунистической революции низведен до роли простой канцелярии Сталина по делам компартий, канцелярии, где сидят трусливые чиновники, послушно выполняющие волю своего начальника. Кризис ВКП(б) привел к кризису Коминтерна».
Продолжал вовсю эксплуатироваться лозунг «социал-фашизма», имевший, однако, в данном политическом контексте для И.В. Сталина не стратегический, а тактический характер. Ситуация стала меняться лишь после событий февраля 1934 года во Франции. Тогда стихийная тяга трудящихся к единству заставила вождя французских коммунистов Мориса Тореза пойти на совместные с социалистами действия против поднявших голову фашистов. Видимо, боязнь утратить влияние на массы, а вовсе не поиск естественных союзников для борьбы с фашизмом, как это было представлено кремлевскими пропагандистами, и заставила И. В. Сталина пересмотреть курс Коминтерна. В противном случае альянс с вождями социал-демократов был бы испробован гораздо раньше, в Германии, с целью недопущения Адольфа Гитлера к власти. Но позиции КП Германии в 1928–1932 годах лишь укреплялись[32], а неприязнь коммунистических активистов к социал-демократам скорее перевешивала чувства солидарности.
В научной литературе частенько утверждается, что недооценка И. В. Сталиным силы нацизма способствовала назначению 30 января 1933 года А. Гитлера рейхсканцлером. Скорее наоборот, уверенный в неотвратимости торжества нацизма в Германии, «вождь народов» затеял игру с дальним прицелом: обратить усиливающийся фашизм против западных демократий, чтобы добиться их взаимного ослабления. Только один штрих. Маргарете Бубер-Нейман в своих мемуарах вспоминала, как ее муж, немецкий коммунист Гейнц Нейман, играл летом 1932 года с И. В. Сталиным в Мацесте в городки. «У Неймана плохо получалось, и он вынужден был сносить насмешки Сталина. Нейман попытался придать игре политический характер. Он называл фигуры именами нацистских вождей, и если одна из них падала, он кричал, что теперь упал Геббельс, теперь — Геринг, а теперь — сам Гитлер. Это так сильно раздражало Сталина, что тот вдруг крикнул: «Прекратите, Нейман! По-моему, этот Гитлер чертовски шустрый парень!»[33]
В сталинских расчетах западным коммунистам была уготована роль вспомогательной силы в планируемой с помощью Красной армии развязке. Но раз так, альянс с социал-демократами (и не только с ними) обретал смысл лишь как тактический ход, способный удержать активную часть пролетариата в объятиях Кремля. Пока массы явно не демонстрировали тяги к единству, можно было продолжать «сектантский» курс, тем более что так проще было сохранить свободу маневра и уберечь коммунистов от разлагающего влияния социал-реформизма. Не Следует также забывать, что в Коминтерне существовала группа влиятельных аппаратчиков: Иосиф Пятницкий, Вильгельм Кнорин и Бела Кун, с нескрываемым недоверием относившихся к любым проектам сближения с социал-демократической верхушкой. Не было единодушия и в руководстве многих компартий. И хотя возглавивший в мае 1934 года секретариат ИККИ болгарин Георгий Димитров был ревностным сторонником изменения курса Коминтерна, И.В. Сталин предпочитал действовать не спеша, осторожно.
Стратегии то явного, то тайного раздувания противоречий между фашистскими державами и буржуазными демократиями И.В. Сталин придерживался вплоть до начала Второй мировой войны. Разумеется, из этого не следует делать упрощенческий вывод, что VII конгресс Коминтерна, проходивший с 25 июля по 21 августа 1935 года в Москве и утвердивший лозунг Народного фронта, то есть союза не только с социал-демократами, но и с «демократическими» буржуазными партиями, был только грандиозным шоу, призванным прикрыть расчеты (просчеты?) хозяина Кремля. Спровоцировав конфликт в коминтерновском руководстве, И.В. Сталин перевел И. Пятницкого и В. Кнорина в аппарат ЦК ВКП(б). В сентябре 1936 года оказался не у дел Б. Кун. В новом политическом контексте большевикам было легче вести переговоры с западными демократиями, которые теперь были готовы пойти на сближение с СССР. В 1933 году США наконец-то установили дипломатические отношения со Страной Советов, осенью 1934 года Советский Союз приняли в Лигу Наций, а в мае 1935 года пакт о взаимной военной помощи связал Москву, Париж и Прагу.
Кстати сказать, VII конгресс был последним в истории Коминтерна: больше ни конгрессы, ни пленумы ИККИ не созывались.
Двойственным было отношение И. В. Сталина к гражданской войне в Испании 1936–1939 годов. С одной стороны, ему явно хотелось оказать эффективную помощь правительству Народного фронта, с другой — в ситуации, когда западные демократии трусливо отвернулись от республиканцев, он не пожелал увязнуть в конфликте с безнадежным исходом. Сформированные по решению секретариата ИККИ от 18 сентября 1936 года интернациональные бригады не могли изменить положения на фронтах: вопервых, потому что численно уступали прибывшим на подмогу Франко итало-немецким частям, во-вторых, потому что их боевая подготовка была ниже, чем у мятежников. А мужеством нельзя компенсировать отсутствие знаний в военном деле! Как сказал на склоне лет один бывший интербригадовец: «Мы умели умирать, а надо было уметь убивать».
32
33