— Так что с Софроном? — повторил Епифан.
— Зря, девчата, вы не уехали, — продолжал разговаривать с сектантками я, игнорируя Епифана. Да, я понимал, что его это выбешивает, но не хотел оставлять инициативу ему.
Он это понял и заорал:
— Я к тебе обращаюсь!
— Поздно уже, — зевнул я и сказал сектанткам, — пойду тогда домой, раз так.
Девушки промолчали, я развернулся, чтобы выйти, и уперся взглядом на двух здоровых мордатых сектантов, которые, как оказалось, стояли у меня всё это время за спиной. А я и не заметил.
— Не пойдёшь, — ехидно сказал Епифан. — И на вопрос ответишь. Если не хочешь без зубов остаться.
— А как же не ударь ближнего своего? — безбожно перевирая заповедь, развернулся я опять к Епифану.
— У нас свои законы и заповеди! — отмахнулся тот.
— Например гарем? — опять не удержался я, за что получил ощутимый тычок в спину.
— Это божественная миссия! — важно заявил Епифан, а я еле удержался, чтобы не рассмеяться.
Удар в спину был таким, что я полетел на пол, аж дух вышибло.
— Повторить вопрос? — Епифан принял из рук Настасьи кувшин с чем-то и надолго припал к нему.
— Нарываешься, — зло процедил я, ситуация стремительно выходила из-под контроля.
— Нарываюсь, — Епифан поставил кувшин на стол и отломил кусок запечённого гуся. — А вот ты до утра не доживёшь. Так что там с Софронием?
— С каким Софронием? — сделал удивлённый вид я.
— К которому ты хотел попасть с ними, — Епифан указал на Акулину куском гуся.
— Я не хотел с ними, — пожал плечами я, хоть и трудно это было изобразить на полу, — шел по селу спать в школу, меня окликнули эти две девушки, начали плакать, сказали, что идут к Софронию, попросили пойти с ними, потому что одним через лес боязно. Я согласился. Не привык бросать людей в беде. Тем более, женщин. Не по-христиански это.
— Он сказал, что весточка у него от отца Демьяна к Софронию, — наябедничала Настасья и бросила на меня злорадный взгляд.
Мда. Выслуживается, коза. А ведь всё равно всегда будет лишь на вторых ролях. Ну не любят мужики таких инициативных. Вон глуповатая и менее красивая Акулина у него в чине Марии-Магдалины, а Настасья — всего лишь Саломея-мироносица. Да и Гришка Караулов к Акулине ходил, а к Настасье всего лишь тщедушный Зёзик.
Словно почувствовав, что я думаю о ней, Настасья ехидно добавила:
— И это он нас подбивал убегать отсюда!
Вот корова. У меня даже слов не было. Я им жизнь спасал, а в результате вот она, благодарность.
Блин, я мог бы сейчас сказать всего два слова, о Зёзике и Гришке, как они епифановский огород перепахали, и капец бы было и Настасье, и Акулине. Причём очень большой капец. Но не стал. Дуры — они и в Африке дуры. Ну скажу я, и что из этого? Моя судьба от этого легче не станет, а вот они стопроцентно пострадают. А то что дуры они — ну так здесь ничего и не сделаешь.
Чёрт с вами, — подумал я и ничего отвечать не стал.
— А ну-ка, Пантелеймон, глянь-ка в торбе у него, что там за весточка Софронию?
Один из мордоворотов отобрал у меня торбу и просто вывалил всё на пол.
— И где тут весточка? — Епифан подошел и пнул ногой моё барахло, он рассматривал пару учебников (по математике и географии за восьмой класс), запасную рубаху и две куклы с явным недоумением. — А куклы тебе зачем?
— По маршруту гастролей агитбригады село Большие Стога, там у Степановны внучки живут. Дочка её туда замуж вышла. Просила передать.
— Что за Степановна? — не понял Епифан.
— Хозяйка дома, где я угол снимал, — ответил я и Епифан потерял интерес к моему барахлу.
— Про Софрония, значит, ничего сказать не хочешь? — с какой-то весёлой злостью спросил он.
— Не знаю его, — опять повторил я, за что получил увесистую плюху (аж зубы щелкнули) от второго мордоворота. Счёт к сектантам всё больше рос и увеличивался.
— В погреб его! — велел мордоворотам Епифан, — пусть посидит, подумает, проветрится.
— Утром следователь вас не похвалит за это! — выпалил я, и очередная затрещина выбила искры из глаз.
— Следователь тоже наш человек, — ухмыльнулся Епифан, — так что не беспокойся о нём. О себе лучше подумай. Молиться умеешь?
Я дёрнул головой.
— Мда, что от вас, от безбожников, взять, — вздохнул Епифан и добавил с притворным сожалением, — ладно, не переживай, парень, я панихиду по тебе отслужу самую наилучшую.
И заржал, козёл, обидным голосом.
А меня мордовороты поволокли в подвал.
Я сперва думал, что потянут к сельсовету, там же холодная — специальное полуподвальное помещение, где удерживались нарушители спокойствия Яриковых выселок до приезда городских властей. Но нет, меня бросили в подвал прямо тут, во дворе дома, где обитал гарем Епифана. А жаль, так хоть была надежда, что по дороге или сбегу, или орать буду.