— И чего же ты хочешь? — удивился Зёзик, явно не ожидая, что я внезапно упрусь.
— Ничего сложного или ужасного, — простодушно пожал плечами я, — хочу положительную характеристику. Это — раз. Хочу, чтобы вы продолжили со мной заниматься по школьным предметам. Это два. И ещё хочу, чтобы, когда мы вернемся, Гудков написал записку нашему заведующему, чтобы меня допустили до сдачи экзаменов за восьмой класс. И чтобы от Агитбригады кто-то присутствовал на экзаменах. Всё.
— А! Ну если так! — облегчённо махнул рукой Гришка, который видимо опасался, что я потребую что-то материального, — это мы всегда можем. Почему же не помочь товарищу?!
— Но ты обязательно донеси мои условия Гудкову, — подчеркнул свой «ультиматум» я.
— Донесу! Не боись, Генка! — хохотнул Гришка и долил нам с Зёзиком портвейна.
— Так что собирайся давай, Генка, — сказал Зёзик, — через две с половиной недели выдвигаемся.
— За это надо выпить! — подвёл итог переговоров Гришка.
Глава 3
«Центральная гомеопатическая Аптека Форбрихера» встретила меня как обычно — густой смесью запахов берёзового дёгтя, мятных капель, розового масла и овечьего ланолина.
Аж глаза заслезились.
Вонючесть — это был один из существенных минусов работы в лаборатории гомеопатической аптеки. Я, как учитель химии в прошлой жизни, прекрасно знал о необходимости и пользе вытяжного шкафа на хороших мощностях. В 1927 году в городе N с этим делом было более чем так себе. Да, в передовых университетах столицы вытяжные шкафы были, но и они представляли собой стеклянно-деревянные бандурины со сдвигающейся вверх и вниз панелью со стеклом, защищающим лишь от взрывов, дыма и едких газов.
Но всё это ещё было ой как примитивно.
В аптеке товарища Форбрихера даже такого не было. Когда приходилось выпаривать какую-то особо вонючую и едкую жидкость на водяной или песчаной бане, то потом просто открывали окна и проветривали. А так как здесь регулярно что-то выпаривалось или варилось, то вонища стояла капитальная. Хорошо, что с концентрированными кислотами здесь дела практически не имели. Иначе только бы меня тут и видели (здоровье зубов, кожи и костей важнее всего!).
Так что я вошел в раздевалку, вытащил из «моего» рабочего шкафчика испещрённый разноцветными пятнами белый халат и колпак, торопливо переоделся и юркнул в лабораторию, так как уже конкретно опаздывал (этим вечером с Гришкой и Зёзиком неплохо так посидели, так что сегодня я потому и проспал).
К счастью, товарищ Форбрихер не заметил — он был занят: мило улыбаясь, беседовал с дородной дамочкой в крашеном кроличьем манто о преимуществах мази от выпадения волос перед эмульсиями. Судя по обстоятельности беседы, товарищ Форбрихер явно ожидал, что дамочка проникнется и выкупит у него солидную партию этих мазей. Кстати, судя по её шевелюре, ей бы не помешали и мази, и эмульсии, и всего побольше.
Но зря я радовался.
У конторки сидела Лизонька, великовозрастная тощая дочь товарища Форбрихера, и старательно переписывала что-то из блокнота в толстый гроссбух. Из приятных моментов у Лизоньки можно было отметить лишь рыжеватую косу. Всё же остальное нуждалось в кардинальной коррекции. Жаль, что в этом времени массовых пластических операций для населения ещё не делали.
Увидев меня, Лизонька вспыхнула:
— Вы опоздали, Геннадий! — с негодованием воскликнула она и даже писать перестала. — На двадцать три минуты!
Остальные практиканты, заметив это, оживились — даже такая небольшая склока и то скрашивала невообразимую скуку трудового дня.
— Я знаю, — склонил голову в притворном смирении я.
Но Лизоньке этого было недостаточно, она жаждала крови:
— Я пожалуюсь папеньке, что вы нарушаете трудовую дисциплину! И он напишет в вашу школу! И вас накажут!
Я промолчал, по опыту зная, что лучше в таких случаях не перечить.
— Почему вы молчите?! — возмущённо вскричала Лизонька. — Вам что, сказать нечего?!
— По-моему, она к тебе неравнодушна, — ехидно прокомментировал Енох и полетел к дальнему столу, где двое практикантов усиленно растирали в ступках какую-то особо вонючую бурду и от этого постоянно чихали, фыркали и ссорились.
Я не стал отвечать призраку и посмотрел на Лизоньку как можно более печально:
— А что мне говорить, Лизонька? — со отчётливой слезой в голосе вздохнул я, — да, я опоздал. Ходил на кладбище к папеньке на могилку цветы отнести. Разговаривал там с ним. Вот и не заметил, как время прошло.