— То Лазарь… — и себе ехидно поддакнул Моня.
— Что вам не нравится? — огрызнулся я, — а что, лучше сидеть в клубе и слушать, как Зубатов обсуждает с этой Анной всякую бредятину о том, как советскую женщину невозможно вернуть в семью, и вновь сделать ее «хранительницей домашнего очага», потому что историческое развитие коммунизма нельзя повернуть вспять?
— Да уж. Бред какой-то, — фыркнул Енох. — Ни одна нормальная женщина без семьи не может.
Я не стал с ним спорить и доказывать ему, что в моём времени многие женщины плевали на семью, про чайлдфри, аборты, демографический спад, и прочее. Явно Бебель и Коллонтай тогда перестарались.
— Слушай, Генка, а чего ты так в этого мужика уцепился? — спросил Моня, — Дался он тебе.
— Да не пойму, зачем Анна сказала, что в их коммуне мужики запрещены, — ответил я, — а по селу мужик шляется. Тайно.
— Так это… — сдавленно хихикнул Моня, — может, и вправду запрещены. А какая-нибудь бабёнка полюбовника себе втихушку завела. Вот он и старается на глаза не попадаться.
— А что! Вполне может быть! — поддержал его Енох.
— А зачем он тогда в бабское платье нарядился? — не унимался я.
— Для конспирации, — решил Моня. — Как Керенский.
— А может он не у одной бабы полюбовник, а сразу в двух или трёх, вот и передвигается по селу в бабском платье, чтобы не спалиться, — выдал ещё более фантастическую версию Енох.
Тем временем мы дошли до первого дома.
— Вперёд, — велел я призракам, останавливаясь у ворот, но так, чтобы меня не было особо видно с дороги. — Только осторожнее там.
Призраки нырнули во двор, а я остался снаружи ждать.
Не прошло и пары минут, как они появились.
— Ну что там? — нетерпеливо спросил я.
— Нету, — ответил Енох, — идём дальше.
И во втором доме не было, и в третьем, и в десятом.
Я уже устал, не столько физически, как морально. Да и призракам это уже надоело: а мы обошли еще и не десятую часть села.
— Может. Ну его? — предложил Моня.
Но я упёрся.
И не прогадал. Как чувствовал.
В следующем доме спал мужик. Об этом мне сообщил Моня.
— Но это не тот бабомужик, что мы видели, — добавил Енох, — другой какой-то.
— Сейчас проверим, — сказал я и вошел во двор. Затем — в дом. Там было натоплено, но темно. Пахнуло чистотой, сушенными яблоками и пшённой кашей на молоке. Откуда-то из-за печи доносился могучий храп.
— Есть кто дома? — громко сказал я и постучал в открытую дверь.
Храп моментально стих и из темноты кто-то испуганно выпалил:
— Кто здесь?
Через мгновение чиркнуло огниво и зажгли свечу.
В её неясном мерцании я разглядел бородатого мужика на лежанке.
— Мужик, ты кто? — спросил я, — что ты тут делаешь?
— А ты? — спросил мужик и спрыгнул с лежанки. Он еще не отошел ото сна и тёр глаза.
— Я Анну ищу, — соврал я, — ты её муж, что ли?
— Да нет, Антип я, Конопатый. Из Дерюжек я за помощью приехал, с письмом от общества, — представился мужик, зевнул и спросил, — слышь, парень, закурить есть?
— Не курю, — развёл руками я.
— А выпить? — с надеждой спросил мужик, — хряпнуть хочется, мочи нету. Завтра утром отсюда, слава богу уеду, ответ повезу, но до завтра как-то продержаться надобно.
— Тоже нету, — ответил я, — здесь же бабское царство.
— Да, бабам мущинского желания никогда не понять, — вздохнул мужик и лениво почесал живот, — мнят себя равными нам, человекам, а про то, что мущине выпить надобно, и не думают. Нет, что ни говори, а бабам до нас ещё очень далеко!
Я спорить не стал, хотя данное утверждение носило довольно сомнительный характер. Мужик ещё раз зевнул, обошел меня и вознамерился было выйти во двор, когда я повернулся за ним к выходу, и, когда свеча перестала слепить глаза, вдруг увидел над ним зеленоватую призрачную нить.
Опять нить эта!
— Слушай, Антип, а ты Епифана знаешь? — торопливо спросил я.
— Это которого Епифана? — притормозил у порога тот. — У нас, в Дерюжках, их четверо.
— Фамилия Морозов у него, — припомнил я. — Здоровый такой.
— А-а-а-а, этот. Слышал, и не раз, — сказал Антип, — это главный там, у них.
— У кого?
— У сектантов этих, — скептически хмыкнул Антип, — ерунда это, я тебе так скажу.
— Не веришь, значит?
— Не в том дело, — почесал всклокоченную голову Антип, — а какой смысл в этом всём, ежели ни выпить нельзя, ни по бабскому делу, вообще ничего?
Я не нашелся, что ответить.
— И вот Митрофан нам тоже постоянно говорит…