Зубатов подлетел ко мне и выхватил из рук хлеб.
— Что, у сироты последний кусок хлеба отобрал и рад? — громко сказал я, поднимаясь, и с горечью добавил, — борцы за идеалы, мать вашу…
— Ты что творишь, Зубатов? — раздался мужской голос.
Я повернул голову — это был тот блондинистый франт, Гришка Караулов, которого обозвали «Фавном». Во дворе собралось большинство, кроме Люси, Нюры и Зёзика, которые яростно репетировали во внутреннем дворике.
— Он все мои продукты спёр! — возмутился Зубатов.
— Врёшь! — ответил я, — ты на меня взъелся, как только я пришел, и придираешься теперь постоянно. То, как прислугу меня гоняешь, то Гудкову бегаешь жаловаться, теперь вон последний кусок хлеба отобрал. Ну да, коли сила есть, то и сироту ограбить труд не великий… комсомолец, мля…
— Что ты сказал?! — психанул Зубатов.
— Отдай ему хлеб, — тихо и угрожающе сказал второй мужчина, который подошел и тоже всё слышал. Так как его со мной не знакомили, значит, это был силач Жоржик Бобрович.
— На, подавись! — фыркнул Зубатов и швырнул мне огрызок.
Кусок упал на траву.
— Мда, — покачал я головой.
— Это ты у Виктора хлеб забрал? — спросил Жоржик меня.
— Нет, это нам в школькой столовой давали, я с собой кусок прихватил, как знал, что тут кормить не будут. Хотите?
Я поднял огрызок и с наивным видом протянул Жоржику.
— Да нет, не хочу, сам доедай, — потрепал меня по заросшей голове силач. — А если этот хмырь тебя ещё задирать будет — смело говори мне. Разберусь.
— Спасибо! — от души поблагодарил я.
Не то, чтобы я опасался этого придурка, но всё-таки лучше, когда в коллективе есть не только одни враги.
Вторым приятным моментом стало то, что Клара Колодная тоже всё слышала и, когда я пришел к ней помогать с декорациями, тихо сказала:
— Ты, Гена, не думай, Виктор, в целом, неплохой человек. И хороший комсомолец. А то, что характер у него такой, ну так понимаешь, у таких красивых людей всегда сложный характер.
И тихо вздохнула, покраснев.
И я понял, что Клара Колодная отчаянно и безнадёжно влюблена в Виктора Зубатова.
Так вот, приятным моментом стало то, что Клара Генку почти не гоняла, жалела. Причём настолько, что я, видя, как она своими хрупкими ручонками таскает и переворачивает тяжелые фанерные декорации, сам, добровольно бежал и помогал ей.
Вечером же произошло целых два неприятных события. Одно из них касалось непосредственно меня, второе — всю агитбригаду, а, значит, и меня тоже.
Но здесь лучше по порядку.
Вечернее агитпредставление оказалось сорвано. Нет, мы подготовились, как и полагается, артисты отрепетировали, мы с Жоржиком перетаскали декорации, и я помог Кларе установить их на отведённой сельсоветом для представления площадке.
И вот, в десять часов вечера (после вечерней дойки) представление началось.
Поначалу всё шло хорошо, особенно когда Зёзик заиграл на скрипке и запел разухабистые частушки:
Народ зашумел, пришел в восторг: все захлопали, радостно заулюлюкали…
Но вот когда среди похабненького текста он внезапно пропел вставку:
Над площадью моментально возникла тишина. Враждебная такая, аж густая. От этого нехорошего молчания становилось не по себе.
— Ах ты ж, ирод какой! — заверещала вдруг толстая баба в тёмном саржевом платке.
Через миг народ подхватил, через два — толпа уже бесновалась, ругалась, выкрикивала брань, наступала, ломая декорации. Я увидел расширенные от страха глаза Клары:
— Беги, Генка! — крикнула она.
Я схватил её за тонкую ручонку и потянул прочь, в сторону. Вслед за нами разбегались другие артисты, бросая декорации и остальной реквизит. Мы с Кларой притаились в густых кустах орешника, затянувших весь склон, откуда можно было понаблюдать за тем, что происходит на площадке для представления. Толпа не желала расходиться, агрессивно продолжая выкрикивать какие-то ругательства, молодежь продолжала громить декорации.
— И вот так всегда, — всхлипнула Клара, — и реквизит переломают, и декорации порушат. А мне потом чинить, зашивать. Эх, тёмные люди, потерянное поколение!
— И часто так? — спросил я.
— Да почитай в каждом селе что-нибудь да происходит, — вздохнула она. — Нет, ты не думай, до такого вот, как сейчас, редко доходит, всё же они боятся властей. Но в этом селе председатель хитрый жук, уехал как раз перед представлением. Вот они и разошлись.