Вторая ступень кенозиса – Боговоплощение. В Восточной Церкви Воплощение мыслится и переживается с великим почитанием, ибо здесь самоограничение и самоуничижение Бога проявляется необычайно ярко. Боговоплощение, говорит Булгаков, это «конкретный кенозис», включающий в себя и Голгофскую жертву ради спасения мира и человека. Только воплотившись «мог Господь совершить спасение мира». Кенозис состоит не в том, что Бог терпит рядом с Собой созданную Им и отпавшую от Него греховную тварь, но в том, что Он Сам нисходит в жизнь этой твари и отождествляется с ней. «Это полное единение и как бы отождествление абсолютного и относительного, трансцендентного и имманентного совершенно не может быть постигнуто разумом».[100] В сотворении мира кенозис есть скорее отрицательное действие Бога, именно: это действие суть ограничение Своего абсолютного могущества, приостановление Своей абсолютности. Между тем в Воплощении кенозис превращается вположительное действие Бога: Бог принимает состояние человека, этот небожественный образ и экзистирует по требованию этого образа. Это и есть сошествие с небес (descendit de coelis), которое мы в своих молитвах исповедуем как истину вероисповедания. Это сошествие как раз и означает изменение в жизни Бога: Божественный Логос нисходит на уровень твари и подчиняется законам этого уровня. «Бог стал (egeneto) тварью, 'плотью' (sarx), – говорит Булгаков, и, как бы ни толковать слово 'плоть', это значит, что Бог стал Не-Богом, не переставая быть Богом».[101] Это значительно больше, нежели создание онтологического пространства для относительного существа (не-Богу), чтобы оно могло быть и действовать. В Воплощении Сам Бог становится относительным существом. Он сходит с небес на землю, то есть, Он оставляет Свое абсолютное состояние славы и принимает относительное состояние презренного. Владыка становится рабом.
Как говорит Булгаков, сошествие Бога с небес «должно быть понято и принято со всем ответственным реализмом».[102] Очень часто мы поддаемся искушению считать Боговоплощение игрой Бога, неким внешним убранством, чем-то вроде представления, но не реальностью в самом глубоком смысле этого слова. Человеку нелегко смириться с тем, что Бог действительно становится таким, как и он сам. Ересь докетизма в первые века Христианства как раз и была проявлением такого искушения и непримиренности. Представители докетизма провозглашали, что Христос есть истинный Бог, но не истинный человек: Его Человечество они считали всего лишь видимостью, но не истинным Его естеством. Однако Церковь со всей строгостью опровергла такое толкование воплощения. Человечество Христа это не способ сделаться видимым, но истинная и полная человечность, точно такая же, как и у всякого человека. Все деяния Христа в земной жизни были не игрой, не педагогическим примером, но истинным проявлением Его Человечества. Это были деяния Его человеческой природы. «Христос жил как все другие люди, – имел потребность в пище, отдыхе, сне, передвигался, имел безгреховные движения души (эмоции), был доступен радости, печали, негодованию».[103] Булгаков особенно подчеркивает молитву Христа, о которой нам часто рассказывают Евангелия, ибо в молитве с особой яркостью проявляется тварное происхождение человека. В сущности молитва и есть не что другое, как признание своей тварности. Булгаков совершенно правильно отрицает толкование молитвы Христа как разговор между двумя Лицами Св. Тройцы – Сыном и Отцом. Напротив! Христос «молился Отцу, как Богу».[104] Его молитва не была примером людям, как надо молиться, но была истинным раскрытием пред Богом тварной человеческой жизни Христа. Будучи истинным человеком, Христос и молился как человек – как тварь, нуждающаяся в помощи Бога-Создателя.