Таким образом, как телесно, так и духовно Христос жил истинной и полной жизнью человека и был подчинен требованиям этой жизни. Поэтому понятно, почему Воплощение Логоса в Восточной Церкви считается непреложным кенозисом Бога, то есть, поразительным самоумалением и самоуничижением. «Естеством неописанный Божественным Твоим сый, на последняя Владыко воплощься, изволил еси описоватися: плоти бо приятием, и свойства вся сея взял еси»[105] – поет Восточная Церковь.
Третья и последняя ступень кенозиса страдание и смерть Бога. Между всеми ступенями кенозиса нет непременной связи: творение мира необязательно должно повлечь за собой воплощение, и воплощение необязательно должно завершиться страданием и смертью. Каждая ступень кенозиса предрешается любовью Бога, это абсолютно вольный Его акт. Однако, с другой стороны, каждая ступень означает постоянно увеличивающееся ограничение всемогущества Бога. В этом постоянно увеличивающемся самоограничении беспредельная любовь Бога проявляется все ярче и ярче. Принятие страдания и смерти есть самое величайшее самоограничение и самоуничижение и поэтому полный кенозис Бога. Ведь в страдании и в смерти ограничивается не только абсолютная жизнь Бога, как это происходит в актах творения или воплощения, здесь разрушается ичеловеческая природа, как сущностная часть бытия Христа. В страдании и смерти небытие проявляется как противоположность абсолютному Бытию. Вот почему страдание и смерть Бога есть «беспредельная глубина кенозиса».[106]
Творя мир, Бог предстает таким абсолютным Владыкой небытия, что на Его призыв – «да будет – fiat» бытие отзывается своей действительностью. Небытие отступает как онтологически преодолимое. Абсолютность Бога здесь проявляется полностью. По отношению к небытию в творении мира нет никакого самоограничения Бога (оно начинается в отношении уже сотворенного существа). Претерпевая муки и умирая, Бог эту Свою абсолютность настолько ограничивает и умаляет, что небытие снова возрождается и разрушает то сотворенное пространство, в которое Бог снизошел. Но ведь это пространство есть творение Самого Бога, возникшее из преодоления небытия абсолютным Его могуществом. Однако в момент смерти Бог все же позволяет небытию разрушить то, что Он Сам создал и то, что Он принял на Себя, как Своё состояние в образе раба. В момент смерти даже этот образ раба, образ, который носит Сам Бог, погибает. В страдании и смерти Бог подчиняется не только относительному существу, которое все же что-то из себя представляет, но Он подчиняется небытию и его уничтожающей силе. В момент смерти Бог уничтожает Себя как Творца. Владыка Бытия подчиняется небытию и позволяет ему Себя опустошить.
Поэтому смерть Христа отличается от всех других человеческих смертей. Она отличается своей ужасностью. Смерть Христа больше, нежели только естественное событие, ожидающее всякого человека. Его смерть это событие добровольно принятое из любви к другим; событие, которое затрагивает не только плоть, но и дух, ибо человеческая смерть есть последствие греха, результат отпадения человека от Бога. Принимая на Себя это последствие, Христос принял всю ужасность смерти не только в том смысле, что смерть разрушает человеческую природу, разделяя тело и душу, но и в том, что смерть вынуждает пережить удаление человека от Бога, вызванное грехом. Будучи безгрешным, Христос страдает и умирает за грехи других, поэтому страдает и умирает не легкой, похожей на сон смертью, но смертью во всем её духовном ужасе, смертью которая есть плод греха. Смерть Христа это не только событие Его плоти, но и событие, совершившееся в глубинах Его Личности. Булгаков резко выступает против предвзятости представителей докетизма, когда они говорят о страдающем и умирающем Христе только как о человеке. Действительно, Христос страдал и умер не как Бог, но и не только как человек. Он страдал и умер как Богочеловек.[107] Словосочетания «как Бог» и «как человек» выражают только природу. Однако смерть это не только событие, затрагивающее природу; смерть это событие, происходящее в глубинах личности; это глубочайший личностный опыт – телесное и, особенно, духовное постижение всего ужаса смерти. Христос тоже пережил это на собственном опыте и во всей полноте; пережил как Божественная Личность, несущая в Себе как Божественную, так и человеческую природу. Поэтому смерть Христа нельзя отделить от Его Личности и рассматривать Его только как человека. Будучи единой Божественной Личностью, Христос в Своей Личности содержит все действия как Божественной, так и человеческой природы. Это действия Его Самого – принять, постичь, пережить, претерпеть, поэтому они и обладают бесконечной ценностью и беспредельным значением. Если бы Христос умер только как человек, то есть, если бы Его смерть не была бы смертью Богочеловека, тогда она не могла бы быть жертвой за наши грехи, ибо она была бы такой же смертью, как и смерть всякого другого человека. Христос искупил нас Своею смертью только потому, что умер не только как человек, но и как Богочеловек, Который, выстрадав смерть, как последствие греха, в самой Своей Личности, таким способом ее уничтожил.
105
Триодь постная – в книге «Православный богослужебный сборник» – Москва – 2000 – С. 280.