Этой смятенности западного человека в поисках пути к Богу Восточная Церковь противопоставляет жажду Бога, которая направлена к человеку: главный акцент здесь ставится не на восхождении человека ко Христу, но на нисхождении Христа к человеку. «Ибо не сами мы подвиглись или взошли к Богу, – говорит Кавасила, – но Он Сам пришел и нисшел к нам. Ибо не мы искали, но мы взысканы были (выделено автором – А. М.), потому что не овца искала пастыря, и не драхма госпожу, но Сам Он приник на землю и нашел образ, и был в тех местах, где блуждала овца, и поднял ее и возставил от блуждания».[161] И в другом месте: «Ибо не на месте пребывая призывает к себе раба, но Сам, низойдя, ищет его».[162] Если же мы переживаем Христа как пример, то тогда мы переживаем Его Так, словно Он «пребывает на месте», что значит – статично. Правда, и в этом случае Он призывает нас, однако Сам не движется по направлению к нам. Если же мы переживаем Христа как первообраз, то тогда в нашем переживании Он предстает удивительно динамичным: Он, нисходя на наш уровень бытия, Сам приникает к Своему подобию – человеку и его восстанавливает. Восточная Церковь снимает с человека инициативу и активность, когда он идет к зрелости – «в меру полного возраста Христа» (Еф. 4, 13) – и переносит их на Христа – о чем свидетельствует кенозис Христа, принятие Им образа раба. Именно это доходит до нас и нас изменяет. Задача человека «сохранить благодать, и не предать сокровища, и не погасить светильника уже возженного»[163]; что означает – принять и в себе поселить стучащего в наши двери Христа. Слова, сказанные Его учениками в Эммаусе – «останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру» (Лк. 24, 29) содержат основу всей восточной аскетики. Христос настигает человека на его жизненном пути, Он, «начав от Моисея» (Лк. 24, 27), обясняет человеку Божественную Истину, садится с ним за один стол, берет хлеб, благославляет и преломляет; нужно только, чтобы человек не прогонял Его от стола, чтобы не изгонял Его из своего бытия, нужно, чтобы у него открылись глаза и чтобы он в этом Рабе всех узнал своего Господа и Бога. Ведь Воплощение Логоса есть необычайная активность Бога в деле спасения человека, которая со всей очевидностью проявляется во всех конкретных деяниях Христа. Так какой же смысл искать Бога, если Он Сам обитает с нами (ср. Ин. 1, 14)? Разве не правильнее было бы этого, обитающего с нами и являющегося нашим братом, Бога принять в свой дом?
Именно этот – Божественной активности и человеческой открытости – принцип лежит в основе восточной практики духовного совершенствования. Все проповеди, все размышления Н. Кавасилы сосредоточены на трех Священных Таинствах: Крещении, Миропомазании (myron) и Евхаристии. Крещение дарует человеку «бытие и всецелое существование о Христе»; Миропомазание влагает в жизнь человека «силу действования»; «божественная же Евхаристия сохраняет и поддерживает его жизнь и здравие».[164] Жить во Христе это значит жить, укрепляясь силой этих трех таинств. «Ибо, чтобы сохранить уже приобретенное и подкрепить живущих, сие дарует хлеб жизни, посему сим хлебом живем, движемся миром, получив бытие от купели».[165] Всякие частные, субъективные, личные практики духовной жизни, которые так широко распространены на Западе, на Востоке утрачивают смысл: они словно утрачивают лицо пред Лицем этих трех таинств. Ведь не они, эти, возникшие по инициативе человека практики, ведут нас к христианскому совершенству, но присутвствие в нас Христа. «…Существо жизни всаждает в души наши сам Христос, соприсутствуя нам неизреченным некиим образом. Ибо Он присутствует истинно, и помогает начаткам жизни, которые Сам даровал Своим пришествием».[166]
161
Николая Кавасилы, Архиепископа Фессалоникскаго Семь слов О жизни во Христе – Москва – 1874 – С. 8-9.