— Джошуа, ты должен спрятаться, — сказала Мэгги. — Исчезни с территории Ирода вообще, пока все не утрясется. Ступай в Десятиградие, проповедуй гоям. Ирод Филипп своего брата не сильно любит, его солдаты тебя не тронут. — Мэгги и сама уже стала рьяной проповедницей. Как будто всю свою страсть к Джошу переключила на Слово.
— Еще рано, — ответил Джош. — Я никуда не пойду, пока Филипп и Фаддей не вернутся с последователями Иоанна. Я не оставлю этих чад в пустыне. Мне нужна такая проповедь, что могла бы стать для меня последней. Она поддерживала бы заблудших, пока меня с ними не будет. Я произнесу ее в Галилее и сразу уйду на территорию Филиппа.
Я посмотрел на Мэгги, и она кивнула, как бы говоря: Делай что должен, только защити его.
— Значит, давай ее напишем, — сказал я.
Как и любая великая речь, Нагорная проповедь звучит так, будто случилась сама по себе. В действительности мы с Джошем работали над ней больше недели: он диктовал, я делал на пергаменте пометки. (Я придумал, как вставлять тоненький кусок древесного угля между парой оливковых палочек, чтобы писать, не таская повсюду перо и чернильницу.) Работали мы возле дома Петра, в лодке и даже на самом склоне, с которого Джош потом выступал. Ему хотелось посвятить большой кусок проповеди прелюбодеянию — теперь я понимаю, вызвано это было преимущественно моими отношениями с Мэгги. Хотя Мэгги решила принять целибат и посвятить себя возвещению Слова, мне кажется, Джош стремился расставить все точки над «ё».
Он сказал:
— Внеси: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».
— Ты в самом деле на этом настаиваешь? И вот на этом: «Если разведенная женщина выходит замуж вторично, она прелюбодействует»?
— Ну да.
— Слишком круто, нет? Слишком по-фарисейски.
— Я тут кое-кого имел в виду. А у тебя что? — «Истинно реку я вам…» Я знаю, тебе нравится этот оборот, когда ты говоришь о прелюбодеянии. Ладно, в общем: «Истинно реку я вам: если мужчина мажет маслом нагое тело женское и заставляет ее вставать на карачки и гавкать по-песьему, познавая ее, если вы понимаете, о чем я, то муж сей совершает прелюбодеяние, и уж совершенно точно, если женщина поступает в ответ точно так же — сама она запрыгивает на влекомую ослицей телегу прелюбодеяния. И если женщина притворяется могущественной царицей, а мужчина — низким рабом, и если она обзывает его всякими унизительными кличками и заставляет его лизать тело свое, то определенно грешат они, аки большие собаки; и горе мужчине тому, кто притворяется могущественной королевой, а…»
— Хватит, Шмяк.
— Но тебе же конкретика нужна, нет? Ты ведь не хочешь, чтоб люди барахтались и недоумевали, мол: «Эй, а это у нас прелюбодеяние или как? Может, ты лучше сверху?»
— Я не уверен, что конкретика здесь — хорошая мысль.
— Ладно, а вот так? «Если мужчина или женщина устраивают какие-нибудь шашли-машли с сомнительными причиндалами друг друга, они более чем вероятно совершают прелюбодеяние или, по крайней мере, должны об оном задуматься».
— Ну, может, чуть поконкретнее.
— Ладно тебе, Джош, тут все не так просто, как, скажем, «Не убий». Там-то, в сущности, есть труп — есть грех, так?
— Да, прелюбодеяние — штука липкая.
— Вот-вот… Смотри, чайка!
— Шмяк, я очень ценю, что ты так ратуешь за свои любимые грехи, но это не то, что мне сейчас нужно. А нужно, чтобы ты мне помог написать проповедь. Как у нас там с Блаженствами?
— Прошу прощения?
— С блаженными.
— У нас есть: блаженны жаждущие и алчущие правды; блаженны нищие духом, чистые сердцем, нытики, кроткие, потом эти самые, как их там…
— Постой, что мы предлагаем кротким?
— Сейчас поглядим… а, вот оно: блаженны кроткие, ибо им мы скажем: «молодец».
— Слабовато.
— М-да.
— Давай дадим кротким наследовать землю.
— А нытикам землю нельзя отдать?
— Тогда выбрось нытиков и дай землю кротким.
— Ладно. Землю — кротким. Дальше. Блаженны миротворцы, блаженны плачущие… Всё.
— Сколько получилось?
— Семь.
— Маловато. Еще кто-то один нужен. Как насчет мудозвонов?
— Нет, Джош, только не мудозвоны. Ты для мудозвонов и так смотри сколько всего сделал: Нафанаил, Фома…
— Блаженны мудозвоны, ибо они… э-э… ну, не знаю. Ибо никогда не будут они разочарованы.
— Нет, мудозвоны — только через мой труп. Ну елки-палки, Джош, почему у нас в команде не может быть крепких парней? Почему обязательно кроткие, нищие, униженно-оскорбленные и обоссанные? Почему в кои-то веки мы не можем сказать: блаженны здоровые, могучие, богатые парни вот с такенными кулаками?
— Потому что мы им не нужны.
— Хорошо, но только «блаженных мудозвонов» тоже не будет.
— А тогда кто?
— Бляди? — Нет.
— Может, дрочилы? Я тебе с лету могу назвать пяток учеников, которым по-настоящему блаженство будет.
— Никаких дрочил. О, придумал: блаженны изгнанные за правду.
— Уже лучше. И что ты им дашь?
— Пирожок с полки.
— Нельзя кротким давать всю землю, а этим парням — пирожок с полки.
— Ну ладно, им — Царство Небесное.
— Оно уже у нищих духом.
— Всем по кусочку.
— Ладно, тогда пишем: «разделят Царство Небесное». Записал.
— А с полки пирожок тогда можно отдать мудозвонам.
— НИКАКИХ МУДОЗВОНОВ НЕ БУДЕТ.
— Извини. Просто им душа моя благоволит.
— Она у тебя всем благоволит, Джош. Это твоя работа.
— А, ну да. Я забыл.
Проповедь мы дописали всего за несколько часов до возвращения Фаддея и Филиппа из Иудеи. За ними шли три тысячи последователей Иоанна. Джошуа велел всем располагаться на склоне горы над Капернаумом, затем отправил учеников пройти по толпе, выявить и привести недужных. Все утро он творил чудеса исцеления, а после полудня собрал нас у источника под горой.
Петр сказал:
— Тут у нас на горке еще по меньшей мере тысяча из Галилеи, Джошуа, и все они с утра не емши.
— Сколько у нас еды?
С корзиной вперед выступил Иуда:
— Пять хлебов и две рыбины.
— Этого хватит, но понадобится больше корзин. И примерно сотня добровольцев, чтоб помогли пищу разносить. Нафанаил, ты, Варфоломей и Фома — ступайте в народ и отыщите мне человек пятьдесят — сто со своими корзинами. Приведите их сюда. Когда соберутся, еда у нас будет.
Иуда раздраженно швырнул корзину оземь.
— Но у нас всего пять хлебов, как ты собираешься… Джошуа поднял руку, призывая к молчанию, и зилот захлопнул пасть.
— Иуда, ты сегодня видел, как хромые ходят, слепые видят, а глухие слышат.
— Не говоря уже о том, как слепые слышат и глухие видят, — добавил я.
Джошуа сердито на меня глянул.
— Чтобы накормить несколько правоверных, потребуется лишь немногим больше.
— Но здесь всего пять хлебов! — прокричал Иуда.
— Однажды, Иуда, жил богатый человек — он строил огромные амбары и лабазы, чтобы сохранить все плоды земные до своей глубокой старости. Однако в тот день, когда последний амбар был достроен, Господь сказал: «Эй, а ты нам тут наверху нужен». И богач успел вымолвить только: «Ой, блин, мне кранты». Так что хорошего принесло ему все это барахло?
— А?
— Не беспокойся, голодным не останешься.
Нафанаил, Варф и Фома отправились было выполнять задание, но Мэгги схватила Нафанаила и не пускала его.
— Нет, — сказала она. — Никто ничего делать не будет, если ты нам всем не пообещаешь, что сразу после проповеди уйдешь в подполье.
— Ну как же могу я прятаться, Мэгги? — улыбнулся Джошуа. — А Слово кто нести будет? Кто станет исцелять недужных?
— Мы, — не сдавалась Мэгги. — Дай нам слово. Отправляйся в землю язычников, подальше от лап Ирода, по крайней мере пока тут все не утихнет. Обещай. Или никто не двинется с места.
Петр и Андрей сомкнули ряды, выказывая поддержку. Иоанн с Иаковом кивали, пока она говорила.
— Так тому и быть, — согласился Джошуа. — А теперь кормим голодных.