Невыносимо. Бесит.
Ее сестра, которую она не могла ненавидеть за такую любовь.
Их мать родилась Чужачкой.
Много лет назад она приехала в Ред-Крик в поисках более духовного образа жизни. Ред-Крик обычно не пускал Чужаков на свою землю, но их мать была настойчива. Тогда отец влюбился в нее и поручился за чистоту ее духа. Она уже родила Агнес и Бет, когда стало ясно, что в Ред-Крик ей не вписаться. Теоретически она приняла их законы, но на практике жизнь среди них была для нее пыткой.
— Я всегда думал, что она привыкнет к нашим обычаям, — сказал однажды отец Бет, смущенно потирая бородатый подбородок. — Но у неё так и не получилось. Она считала, что ее мнение должно иметь такое же значение, как и мнение мужчины, и никогда не понимала, что нельзя спорить с Законом Божьим.
Бет поставила на поднос домашние макароны с сыром — любимое блюдо Иезекииля. Только лапша теперь была из цельной пшеницы, что, по словам Агнес, было полезнее. Она была одержима заботой о ребенке в семье. Бет не могла избавиться от изъедавшей ревности, которая терзала ее сердце. В конце концов, Агнес было все равно, что она ест. Даже не потрудилась спросить, где она была весь день.
Не то чтобы Бет была обязана ей что-то объяснять.
Она прошла по короткому коридору в заднюю комнату трейлера, едва осознавая, что ее руки дрожат, гремя тарелками, балансирующими на подносе.
Когда-то Бет нравилось быть любимицей матери. Но с годами ее чувства испортились. Отец утверждал, что Бет была точной копией матери, когда та была моложе, и этот факт глубоко ее беспокоил. Что, если она унаследовала какое-то проклятие Чужаков? Что, если именно поэтому она так несчастна, живя здесь, среди избранных Богом?
Она покачала головой, отгоняя густые, как паутина, сомнения и страхи, поселившиеся в её голове.
«Я не влюблена, и это главное».
Кори не сможет разбить ей сердце, как отец разбил мамино. Она поклялась себе, что никогда не позволит себе полюбить его настолько сильно, что эта любовь ее уничтожит.
Но она любила свою семью.
Даже в самые эгоистичные моменты ее любовь к Мэри, Фейт, Иезекиилю и Сэму оставалась как внутренний океан с приливами и отливами… Всегда. Да и как могло быть иначе? Она помнила детей еще совсем маленькими, когда они бродили по трейлеру, как неуклюжие шмели. Она слышала, как они произносили свои первые слова.
«Мама», — сказал Сэм тогда, когда мама еще была в порядке.
«Мэй-и», — сказала Фейт, и Мэри эхом отозвалась: «Фейт».
«Агги», — угукал Иезекииль.
Но любовь на земле Пророка была коварной и нестабильной, как динамит.
У двери матери Бет глубоко вздохнула и постучала.
Хриплый шепот:
— Бет? Это ты?
Бет оглянулась назад и ее глаза встретились с глазами Агнес. Она ненавидела сочувствие сестры — то, как та кивала, приободряя ее. Ненавидела и нуждалась в этой поддержке, потому что Бет любила Агнес как иссушенная земля, жаждущая дождя. Ее первым словом тоже было Агги.
— Да, мама. Это я.
Бет проплыла сквозь тени к постели матери, ее глаза медленно привыкали к темноте. В комнате было всего два предмета мебели: тумбочка с телефоном — на всякий случай и для отца — и комод с проигрывателем Чужаков. На проигрывателе всегда крутилась «О, Благодать». Ее мать принесла другие пластинки, но отец разбил их о колено, когда Бет было пять лет, потому что их тексты были мирскими.
«Музыка проклятых», — сказал отец. — «Поверь мне, это ранит меня так же сильно, как и тебя».
Ее мать хранила обломки этих дорожек, и проигрыватель балансировал на их острых, похожих на кинжалы останках. Глядя на них, Бет всегда вздрагивала, потому что они выглядели обвинительно.
И горестно.
Подтянувшись, мать села в постели и пригладила свои спутанные, немытые волосы. Бет поморщилась, видя отражение своих собственных, блестящих локонов в настолько запущенном состоянии.
— Знаешь, когда-то я была такой же хорошенькой, как ты, — фыркнула мать, раздраженная голодом. — У меня были самые прекрасные волосы…
У Бет защемило в груди.
Когда-то мама рассказывала истории об Извне.
От нее Бет услышала о чудесах, о которых другие не могли и мечтать: о парках развлечений и торговых центрах с кинотеатрами. Она узнала о телепроповедниках и мыльных операх, об общеобразовательных школах и моногамии. Она даже узнала о других верованиях, которые перепробовала ее мать, прежде чем осесть в Ред-Крике — о мунитах и кришнаитах.
В те дни было меньше историй и больше опасностей. Она должна была быть осторожной. Язык матери, как и ее, мог резать, будто колючая проволока.