Выбрать главу

Иезекииль заартачился, цепляясь за ноги Агнес.

— Я не хочу туда идти!

Ее глаза заметались по сторонам. Она чувствовала людей позади себя — поток тел, готовых толкать и загонять силком, если она будет сопротивляться.

Чуть раньше она заметила в толпе Магду — больную, дрожащую от лихорадки девушку. Скоро она будет рваться, чтобы схватить, коснуться, укусить. Заболеет один, потом другой, потом третий, а потом они сольются воедино, образуя грозное подземное Гнездо.

Верующие думали, что они укрываются от апокалипсиса Чужаков.

Но они так сильно ошибались.

Она вспомнила псалом: «Обрушились народы в яму, которую выкопали; в сети, которую скрыли они, запуталась нога их».

— Идите. Ваша очередь. — Мистер Джеймсон нетерпеливо заговорил позади нее; рядом с ним стояла Бет, его прекрасная невеста. Борода у него была густая и белая, а глаза в лунном свете казались стальными.

«Пространство молитвы. Оно поможет мне».

Агнес ушла глубоко внутрь себя и попыталась отыскать его. Но ее охватил ужас. Она ничего не слышала. Никакого гудения. Только глубокую тишину.

В смятении она открыла глаза.

Она должна была пойти с Дэнни, когда у нее была такая возможность. Нельзя было позволять Бет уговаривать ее пойти на свадьбу. А теперь она подвела и себя, и Иезекииля.

Дрожащая и бессильная, она чувствовала себя жестоко покинутой Богом.

И вообще, для чего все это было? Телефон, Чужаки? Ее медленное, болезненное пробуждение ото сна? Где же ее сила, когда она больше всего в ней нуждалась?

Внезапно у нее за спиной раздался дикий вопль.

У Бет был припадок: она каталась по траве, пачкая свое свадебное платье.

— Я не пойду! Я не пойду!

Она брыкалась и кричала, как истеричный малыш или обезумевшая женщина.

Но Агнес знала, что это не так.

«Я позабочусь, чтобы у тебя был шанс ускользнуть», — сказала она.

Слезы защипали Агнес глаза.

«Ох, Бет. Моя милая сестра».

Патриархи бросились к ней.

— Дьявол заразил ее! Держите ее!

Мужчины образовали круг, а оставшиеся женщины и дети испуганно и смущённо уставились на них. Мистер Джеймсон подхватил Бет на руки и потащил к люку, грубо отшвырнув Агнес в сторону. Бет вцепилась в стену, отказываясь подчиняться.

— Что они с ней делают? — простонал Иезекииль. — Что они делают?

— Черт возьми, она меня укусила! — взвыл Мэттью Джеймсон.

Все взгляды были устремлены на Бет, и у Агнес появилась возможность.

Это её шанс.

Сначала она медленно попятилась, заставляя себя и Иезекииля глубже погрузиться в темноту. Один шаг. Другой. Ее руки дрожали, когда она скользнула в круг деревьев, обхватив руками маленькую, вздымающуюся грудь Иезекииля.

— Только тихо, — прошептала она. — Не издавай ни звука.

Они растворились в темноте. Она молилась, чтобы смерть не заметила их, чтобы люди с факелами не повернулись в их сторону.

Мистер Джеймсон оторовал руки Бет от люка. Он заставил ее спуститься по лестнице, и мрачная процессия возобновилась. Крики Бет стихли.

Агнес застыла на месте, уставившись на то место, где только что была ее сестра.

«Я всегда буду помнить это, — поклялась она Бет. — Я никогда не забуду, чем ты пожертвовала».

Семья Джеймсонов, один за другим спустилась в бункер. Двадцать один ребенок Пророка, ведомый одиннадцатью послушными женами, спустились в бункер.

Никто не оглянулся.

Последним ушел сам Пророк. Агнес гадала, о чем он думает, глядя на залитые лунным светом поля. Может быть, он слышал в своем сознании какую-то искаженную версию голоса Бога? Или гадал, куда подевался его Бог?

Затем он тоже спустился по лестнице и закрыл за собой тяжелый люк.

Запечатал триста человек из Ред-Крика во мраке Вознесения.

— 23-

АГНЕС

Когда Вознесение наконец придет,

не будет никакого безопасного убежища в измученном мире Извне.

— ПРОРОК ДЖЕЙКОБ РОЛЛИНЗ

Инсулин. Свежие овощи. Хлеб, сыр, сменная одежда. Овечка Иезекииля — не забыть бы ее — и цветные карандаши. Фонарик, лопата. Все секреты зарыты в ее саду — запасной глюкометр, шприцы, батарейки. Носки, ключи от машины, мыло для мытья посуды (кто знает, зачем?), и галлон молока, которое испортится, если она его оставит; испортится, как и сам Ред-Крик, потому что никто сюда не вернется.