Какое облегчение.
— Да! У меня есть карта.
— Хорошо, — сказала Матильда. — Береги заряд телефона. Скоро увидимся.
Иезекииль успокоился, когда понял, что они собираются встретиться с Матильдой. Агнес не знала, как много он помнил о ней, но он, должно быть, чувствовал какую-то успокаивающую связь с женщиной, которая спасла ему жизнь.
Агнес сказала, что он должен быть её штурманом, и это помогло. При свете лампочки он прослеживал путь по переплетающимся дорогам — Агнес никогда бы не подумала, что в мире может быть так много путей — к городу под названием Гила.
— Мы скоро вернемся в Ред-Крик, — сказал Иезекииль тоном, которому она не осмелилась возразить. — Мы вернемся за Бет, Мэри, Фейт и Сэмом.
Библиотека Гила располагалась на окраине города, далеко за Холденом… или там, где она когда-либо мечтала оказаться. Агнес решила ехать всю ночь, потому что в машине она чувствовала себя в безопасности, а на ходу — еще в большей.
Деревья проносились мимо окна, темные тени расплывались. Она сосредоточилась на движении — тормозила у знаков «Стоп», всматривалась в горизонт.
Затем Иезекииль спросил:
— Где остальные машины?
И вот так же внезапно она снова запаниковала. Потому что Иезекииль был прав — дорога была слишком пуста. Чужаков, живущих в штате, миллионы, так разве не должен кто-то еще путешествовать, даже ночью?
«Миллионы уже заражены, — говорил ей Дэнни, — и многие бегут на побережье. Аризона пустеет».
— Вознесение, — пробормотал Иезекииль. — Вот именно. Бог наказывает их.
— Не все Чужаки заслуживают смерти. — Агнес хотелось, чтобы до него дошла эта мысль. — Многие из них — прекрасные люди.
Лицо Иезекииля помрачнело.
— Держу пари, что все «прекрасные» уже сидят в своих бункерах.
Она вздохнула.
— Ты не хотел спускаться в бункер. Ты стоял возле меня и цеплялся за платье. Помнишь, как там было темно?
Он фыркнул.
Агнес заговорила как можно мягче:
— Дело не в Вознесении. Я обещаю, что скоро мы найдем других людей.
Но этого не случилось. Ночь становилась все глубже, и она чувствовала жуткую, властную тишину, нависшую над ней, как стервятник. Ужас перешел в изнеможение, и ей захотелось забраться в какую-нибудь нору и проспать там целый год. Но она должна была продолжать ехать, несмотря на мучительный страх, что они уехали слишком поздно. Что мир, к которому она так стремилась, уже исчез.
Еще один флуоресцентный знак:
«ВЫ ПОКИДАЕТЕ ХОЛДЕН. ГИЛА — 60 МИЛЬ».
Агнес нажала на педаль газа, твердо решив, что не позволит пустым бесконечным милям сбить ее с толку. Даже если Холден был полностью заброшен, это был всего лишь один город. Только одно место. В руках Иезекииля развернулась карта цивилизации, и где-то среди этих извилистых линий они найдут свой дом. Внешний мир был огромен, а они только-только начали своё с ним знакомство.
— Шестьдесят миль до библиотеки, — одними губами произнесла она. — Осталось всего шестьдесят миль.
— 25-
БЕТ
Я забыт в сердцах, как мертвый; я — как сосуд разбитый.
— Псалом 30:12.
В бункере не было ничего святого, в темноте — ничего святого.
Бет поняла это через несколько секунд после того, как ее заставили спуститься по лестнице. Поначалу ее борьба была показухой, уловкой, чтобы выиграть Агнес время и дать ей ускользнуть. Но потом, когда ее муж пришел в ярость, когда он толкал и пихал ее больше как скотину, чем невесту, только что вышедшую замуж перед лицом Бога, что-то сломалось… и Бет начала бороться всерьез.
Она не хотела спускаться в Храм.
Поэтому она боролась. Размахивала руками, пинала, кусала и ревела.
Она бы продолжала бороться вечно, если бы не тяжелый удар в плечо и красный взрыв боли, когда оно вырвалось из сустава. Даже тогда она изо всех сил билась в своих свадебных кружевах, спасаясь от чистого ужаса. Если бы у нее хватило сил, она бы убила Мэттью Джеймсона всего за один глоток чистого ночного воздуха. И она побежала бы, как Агнес, так далеко и так быстро, как только могли нести ее ноги.
Что же касается ее новообретенного благочестия?
Теперь, когда было уже слишком поздно, стало совершенно ясно: она ничем не обязана этим людям. Последние несколько недель она убаюкивала себя сном Ред-Крика, но здесь, внизу, она вдруг очнулась.
Одна лампочка была единственным источником света, качавшимся в конце этого ужасного пролета. В бункере пахло сыростью погреба, и маленькие дети плакали на коленях у своих матерей. Больше она ничего не успела заметить, потому что мистер Джеймсон орал о дьявольском влиянии и плевался такими словами, как «карантин». В ее глазах вспыхнули красные звезды боли, и она не могла разобрать всего этого, но он хотел, чтобы она держалась подальше от его других жен и детей. Она это понимала.