— Как ты могла оставить меня и детей? — пробормотала она в ладони. — Как ты могла?
Но она уже знала ответ. Агнес сделала бы что угодно, чтобы спасти Иезекииля.
Бет оказалась здесь по собственной вине. И из-за нее Сэму и близнецам тоже пришлось очутиться в темноте.
Но Бет отказывалась взваливать на себя бремя вины. Оно принадлежало Пророку и патриархам, и тому кошмару, которым по своей сути был Ред-Крик.
«Убийцы, — подумала она. — Убийцы!»
Увидев бункер собственными глазами, Бет поняла, что никто здесь больше не увидит света. Холодный, сырой бункер, уже вонявший человеческими нечистотами, был братской могилой.
И наверное, она заслуживала смерти, будучи достаточно глупой, чтобы считать, что брак с Мэттью Джеймсоном ее спасет.
Глядя в непроницаемую темноту, Бет стиснула зубы и подавила крик.
Тишина. Людям было приказано спать, чтобы сберечь силы для пришествия Господа. В тишине лёгкие движения Магды были намного громче… и она стала пахнуть намного хуже. Ее зловоние напомнило Бет мышиную тушку, которую она обнаружила за грядой давным-давно, только сильнее. И, в отличие от мыши, она могла говорить.
— Я изменяюсь, — прохрипела Магда. — Моя кожа… она твердеет. Мне страшно, Бет.
Будь она Агнес, то сейчас обнимала бы Магду, пытаясь утешить умирающую девушку. Агнес не стала бы мешкать — как не стала мешкать, чтобы подобрать мертвую мышь, и спасти Бет от необходимости ее убирать. Ее сестра делала подобные вещи из-за доброты и невероятно огромной любви, но ещё из-за того, что просто была такой сама по себе. Всегда была такой.
Думай. Нужно думать.
Если Господь собственноручно не наслал на Магду проклятие, тогда все сводилось к собаке. Собака коснулась Магды, и если Магда коснется Бет… Она не знала, что именно произойдет, но она точно знала, что это будут не поцелуи с объятиями и морем веселья.
Она подвинулась ближе к двери, прижимая к себе больную руку и не обращая внимания на виноватый стук своего сердца. Она не могла рисковать, прикасаясь к Магде, потому что все еще оставалась надежда, что она как-нибудь выкрутится.
Разве нет?
«Ты выживешь, — сказала ей однажды мать. — Не то, что Агнес. Ты — та, кто выживет».
Возможно, у её мамы и поехала крыша, как сказал бы Кори, но могла ли она говорить правду? Неужели Бет больше всего на свете не хочет выжить? Снова увидеть солнце, почувствовать дуновение ветерка, почувствовать запах ванили или еще чего-нибудь, кроме ужасной вони Магды?
Бет хотела. Она очень, очень об этом мечтала. Внезапно она снова ожила — та часть ее души, которую она закрыла, когда летящее яйцо ударило ее в лицо и слова выскочили из нее, как крысы… «Бет распутничает с Кори Джеймсоном. Гори в аду».
Они пытались убить самую лучшую, самую миролюбивую ее часть. Но знаете что? Они потерпели неудачу. Они возблагодарили Господа, сделали свой выстрел и промахнулись. Теперь все было честно, и настала ее очередь играть.
Она сделала сознательное усилие, чтобы успокоиться — глубоко дыши, как всегда говорила Агнес, и это так раздражало, что она всегда была права, даже здесь, — и решила спасти свою собственную жизнь.
Ей нужны были свет, вода и возможность убраться подальше от Магды. Но прежде, чем она успеет подумать об этом, ей нужно было вылечить руку. Где-то она слышала, что лисы, попавшие в капкан, скорее откусят себе ногу, чем станут ждать смерти.
Ну, по крайней мере, она была крепкой, как лиса. Или была когда-то.
Осторожно, она зажала кусочек рукава между зубов. Старый материал легко порвался. Ей нужна была обнаженная кожа. Она не могла допустить, чтобы ее рука соскользнула, когда она попытается вернуть плечо на место… она не была уверена, что у нее хватит смелости сделать это во второй раз.
Она оторвала рукав от ключицы, не обращая внимания на головокружение, нахлынувшее от боли, а затем, вспомнив все причины, по которым ей не хотелось кричать, скатала ткань в комок.
— Ох, Магда, — вздохнула она, прежде чем сунуть грязный рукав платья себе в рот. — Лучше помолись за меня. Потому что это будет очень больно.
— 26-
АГНЕС
Душа наша избавилась, как птица,
из сети ловящих: сеть расторгнута, и мы избавились.
— Псалом 123:7.
Надежда горела в груди Агнес невыносимо ярко. Она ехала по этим незнакомым дорогам в темноте, и вот наступил заслуженный ею рассвет — рассвет в городе под названием Гила.