Хижина повитухи была ее последней надеждой. Это было противозаконно — облегчать боль при родах, но были ли акушерки такими же верными, какими казались? Или кто-то припрятал немного лекарства Чужаков на крайний случай?
Хижина находилась в четверти мили вниз по дороге. В стороне от проторенной дороги, чтобы люди не слышали криков. Она толкнула толстую деревянную дверь — почти как дверь в подвал — и закрыла ее за собой.
Внутри были тьма и ужас.
В Ред-Крике рождение ребенка было Божьим наказанием за то, что женщина родилась женщиной.
В воздухе пахло эвкалиптом, лавандовой настойкой и человеческими жидкостями. Матери должны были рожать на земляном полу. Холод просачивался сквозь туфли Бет. У входа горели фонари на случай полуночных работ. Она зажгла один из них и подняла его над чанами и ведрами, рассматривая потёки крови.
Это было ужасно.
У нее мурашки побежали по коже при мысли о том, чтобы прикоснуться к чему-нибудь в этом ужасном месте, но она была полна решимости помочь Кори.
Бет яростно опустошала банки с толченым тимьяном и измельченным шалфеем, ища спрятанные пилюли и потайные бутылочки. Она рылась в ящиках письменного стола — дешевле и меньше, чем у Пророка — и рылась в груде истлевшего белья. Она переворачивала корзины с ужасными инструментами — щипцами, зажимами и скальпелями.
Ничего, ничего и снова ничего.
Снаружи завывал порывистый ветер.
— Ах вы… овцы! — закричала она на отсутствующих акушерок. — Как вы могли следовать всем этим дурацким правилам?
Она в отчаянии сползла вниз по стене.
В комнате пахло кровью. Она увидела себя в зеркале во весь рост, и отражение потрясло ее. В своем грязном подвенечном платье она выглядела как привидение. Глаза ввалились, волосы растрепались. Красота, которую она так высоко ценила, исчезла. Бет едва узнавала себя.
В зеркале она видела свою мать.
Впервые после бункера она позволила себе заплакать. Заплакать и зарыдать, как ребенок.
Ей было холодно… ужасно холодно. Ее руки жаждали тепла и комфорта, которые Кори больше не мог обеспечить. Они жаждали обнять близнецов, милых маленьких девочек, которые любили уткнуться носом в ее грудь Если бы она закрыла глаза и обхватила себя руками, то почти почувствовала бы их.
Почти.
Всхлипнув, Бет открыла глаза и увидела что-то на столе.
Тяжелую книгу. Легендарную книгу.
Книгу Рождений.
Она моргнула, удивляясь, что она не исчезла в бункере вместе с повитухами. Семьи Ред-Крика были большими, а их генеалогии — многоветвистыми и запутанными. Чтобы сохранить преемственность, каждое рождение было записано в этом огромном томе, как раздел Библии, который читался как бесконечный список: и Исаия родил Мафусаила, и Мафусаил родил Иезекииля… и так далее, и так далее, вечно.
Нервно покусывая кончики волос, Бет присела на краешек кровати и принялась изучать кожаный фолиант с большим усердием, чем когда-либо в воскресной школе.
Рождения и смерти Ред-Крика переплелись на десятках страниц. В голове теснились имена и лица, призраки, воспоминания и сны. Ее свеча мерцала, отбрасывая странные тени, когда мимо проносились имена мертвых или умирающих.
Где-то в конце книги она нашла свою собственную семью. Имя ее матери было помечено крестиком, рядом с которым стояло одно-единственное слово: Чужачка.
Она проследила родословную своей семьи до первого из Роллинсов — до Иеремии и его второй жены. Имя второй жены было вычеркнуто, как будто Иеремия хотел стереть ее, но Бет уже знала его.
Это была Сара Шайнер, девушка, которую он похитил из города Чужаков.
Сара Шайнер, ее прабабушка.
«Бог благословляет беглецов». Она вспомнила эти слова из Ветхого Завета. Хотя Агирь бежала от Авраама, он благословил ее и сына ее, Измаила.
Мысли Бет закружились.
Две женщины из ее семьи успешно бежали из Ред-Крика: Агнес и Сара. Хотя ей было больно думать о смерти Кори, она не могла не задаться вопросом, означает ли это, что она, как и Агнес, имеет судьбу, ожидающую ее Извне.
Впервые после бункера она закрыла глаза и начала молиться.
«Боже, ты смотришь на меня? Боже, ты здесь?»
Возможно, ее воображение отчаянно пыталось найти утешение. Но в темноте у нее возникло острое, отчетливое ощущение, что она была — и не была — одна.
Кори неподвижно лежал под покрывалом алтаря. Слишком неподвижно.