— Бери меня за шею, — командует Агнешка. Она приподняла его, закутала в куртку. Мальчик сел, взгляд его стал наконец осмысленным.
— Кто меня вытащил? Вы?
— Нет. Не знаю. Я нашла тебя здесь в таком вот виде.
Мальчик с беспокойством огляделся вокруг:
— Вещи… мои вещи! Ну, я вам!..
— Ты это кому?
— Этим, там, — мальчик указал рукой на озеро. — Это хробжицкие меня прогнали. Велели через озеро, вплавь — пришлось плыть. А они мне вслед камнями. Пока не попали.
— Из-за чего же они так?
— Да из-за вас.
— Ого! Ну, уж это ты выдумал, молодой человек.
— Извините. Я не так сказал. Все потому, что я из Хробжичек, а они из Хробжиц.
— Не понимаю.
— Ничего. И так все ясно. Они бы не решились, если б вы вышли в Хробжицах.
— Ах, и ты об этом. Откуда же я могла знать.
— Конечно. И я не знал. Я вышел к автобусу, но… не за в а м и. Я думал, приедет нормальный человек, ну… мужчина.
— Благодарю.
— За что? Ага. Я не так сказал. Ну да все равно. Зря время на дорогу потратили, честное слово.
— А ты знаешь, зачем я здесь?
— Я не знал, к т о приедет. Но з а ч е м — это все знают.
— Что-то не видно, — горько усмехнулась Агнешка.
Мальчик смотрит на нее совсем по-взрослому, печально и серьезно.
— У нас в Хробжичках школы нет.
— Нет, так будет.
— Будет ли?
— Но ведь где-то ваши дети учатся! Где же?
— Они уже не учатся.
— Как не учатся? Почему?
— Я не знаю. Вам Балч скажет.
— Кто это — Балч?
— Солтыс. Понятно?
— Не совсем. А ты такой большой парень и ничего не знаешь?
— Ну… Был тут у нас случай. В газетах о нем писали.
Тепло-тепло. Но мальчик отводит глаза, упорствует. Ну, если нельзя прямо, может быть, удастся в обход. Внезапно ее осеняет.
— А-а, писали в газетах, да-да… — Агнешка якобы что-то начинает припоминать. — Насчет того, как одного споили, привязали к телеге…
— Про паромщика? А, да. Но это было позже, после того случая. Когда он приехал извиняться и уговаривать.
— Напомни-ка мне…
— Да вы же знаете: лопнул трос на пароме, двое ребят утонуло.
— Из Хробжичек?
— Ну конечно, когда их перевозили паромом на ту сторону, в Хробжицы. В школу, значит.
— Ага. Так как, ты говоришь, этих детей перевозили? Одних? Без никого?
— Почему одних? Паром был, мама моя была…
— Ах! Твоя мама была…
— Ну да. Моя мама тогда еще учила.
— Понятно. Твоя мама теперь не учит. А этот паромщик, про которого писали в газетах, он что, приехал ее уговаривать?..
— Опять вы все перепутали. Он не маму уговаривал, а людей.
— Зачем?
— Как это зачем? Чтобы детей как возили этим паромом в Хробжицы, так и продолжали возить.
— Но я здесь не вижу никакого парома.
— Еще бы. Знаете, мне что-то холодно.
— Подожди минутку. Не смотри на меня, ладно? И придержи собаку.
Потому что Флокс снова разлаялся и изо всех сил рвется вслед за Агнешкой, которая за развесистым кустом шиповника надевает извлеченную из чемодана юбку. Насколько она сумела постичь оттенки собачьего языка — в сердитом лае Флокса звучит предостережение: внимание, идет чужой, мне он не нравится. Эх, щеночек, что ты можешь знать, никого здесь поблизости нету. После первых заморозков приду-ка я, пожалуй, сюда нарвать ягод шиповника на варенье. А может, сделать наливку? Искушение, конечно, но ведь только для гостей. Гости… когда же это будет и как — стоп, не расклеиваться, на некоторое время нужно вычеркнуть из памяти все, что было до сегодняшнего дня, и всех, всех.
— Бери, надевай это, не пойдешь же ты голый домой.
Когда мальчик поднялся с земли, его шатнуло и худенькое тело затряслось в недолгом приступе рвоты. Агнешка успела подскочить и поддержать его.
— Ну, все в порядке. А теперь попытайся шагать. Можешь?
Мальчик кивнул, доверчиво оперся о ее плечо.
— Тебя как зовут?
— Тотек. Титус Пшивлоцкий.
— Ну так вот, Тотек, я отведу тебя к маме.
— Нет! — почти крикнул мальчик. — Не нужно. Моя мама…
— Что твоя мама?
— Ничего. Не беспокойтесь обо мне. У меня есть одно местечко, я там подожду, пока принесут одежду.