Что ты делаешь, Астра? Не бойся, дым уже рассеивается, огонь разгорелся, сейчас станет теплее. Но Астра не слушает. Чудно и непонятно, чем это она занимается. Хватает в пасть сразу двух щенят и уносит их, не позволив себя задержать. Миг спустя возвращается. Ворчит на Марьянека, нагнувшегося к ней, обнажает клыки. Хватает третьего щенка и убегает. Флокс! Что это может значить? Флокс вертится вокруг Марьянека, тявкает, кидается к оставленному Астрой логову, разбрасывает солому, и под соломой оказывается крышка со скобой, такая же, как на погребах. Снизу из-под крышки слышится какой-то гул, какой-то звон, а может, Марьянеку просто чудится, что эти звуки слышатся оттуда, потому что в тот же миг в окно врывается звон лемеха, повешенного на приозерном тополе, — это старый Оконь скликает, как всегда ровно в три, рыбаков. Но Флокс все-таки не оставляет в покое эту крышку, скребет когтями, старается подцепить, лает в голос, чуть ли не воет. Потом вдруг отбежал, прыгнул Марьянеку на грудь, с жалобным визгом лизнул его в подбородок и сразу же метнулся к выходу. Напоследок задержался, настойчиво потявкал и скрылся в темном коридоре. И тогда Марьянека охватил вдруг необъяснимый страх. Ему захотелось кричать, звать на помощь, но голос куда-то пропал. Он один, совсем один. Лишь грозно и зловеще потрескивает в камине огонь. Внезапно раздались торопливые шаги. На Марьянека опять нашел страх, уже иной, и в то же время он страстно мечтает, чтобы это была мама, чтобы он поскорее, уже сейчас, сию минуту, оказался дома. Он зажмурился.
— Что это за дым? Иезус Мария! — Марьянек узнал Улю.
Уля кидается к камину и сперва руками, потом обугленным поленом вытаскивает из камина, выгребает на пол дымящиеся головни, пылающие щепки, весь жар без остатка, и молотит по горящим поленьям — столб искр взвивается кверху, обдает Улю и зажигает огоньки в волосах.
— Беги отсюда, Марьян! — кричит Уля.
И, перескакивая через непогасшие поленья, бросается к двери, колотя себя руками по голове и по платью.
— Марьян! — зовет она еще раз, снова набирает в грудь воздуха и…
…крышка в полу медленно-медленно приподнимается… Марьянек не слышит, не понимает Улю, он только смотрит не отрываясь широкими от ужаса глазами на эту поднимающуюся крышку, на возникшую под ней темную человеческую фигуру. Он узнал, кто это. Отскочил к окну, скорчился, присев, закрылся руками.
— Дядя, не бейте!..
А там, внизу, раздается жуткий грохот. Какой-то ужасный вздох. Все, что происходит дальше, все, что Марьянек видит из-под согнутой оцепеневшей руки, свершается одновременно или же в молниеносной последовательности — быстро и в то же время непостижимо медленно, потому что никак не может кончиться. Этот вздох, этот страшный стон сотрясает весь пол. Пол даже вздымается рядом с Марьянеком, встает наискось, и крышка падает назад, но еще до того, как она захлопнулась, выбравшийся из-под нее наполовину человек сорвался куда-то вниз. А в этот жуткий гул, раздавшийся снизу, ворвался другой, более близкий грохот и звон чего-то падающего. Паркет трещит в стыках, вспучивается ломаными линиями, будто под него подкапывается могучий крот, да и впрямь под полом пробегает резкий шипящий треск, который, затихнув на миг, тут же возникает снова и бежит дальше, к камину, а там сворачивает вбок и распадается на два новых грохота. Паркет вздымается, все еще пылающие головни закатываются под камин, стены задрожали, загремели, а в потолке, едва раздался этот оглушительный гром, засинело во всю ширь, и тут же опрокинулось навзничь небо. Плотный натиск пыли душит и ослепляет, но затем эта туча оседает, и Марьянек в прояснившейся под открытым небом бурой мгле видит в шаге от себя пропасть, отделяющую его от двери.
Где-то все еще прокатывается грохот за грохотом, только теперь подальше и потише — уже снаружи. А здесь, в здании, скрипят столбы, подпирающие остатки потолка, будто их трясет невидимка. И снова скрежет этого страшного крота — теперь он роет в стене между камином и дверью: внизу затрещало, и почти одновременно раздался треск в стене, будто замолотили цепами по току. След крота на полу сразу ожил, изогнулся дугой, вполз в верхний угол камина, часть каминной полки обвалилась, и на непогасшие угли посыпались горстями вместе с каленым кирпичом и известкой какие-то поблескивающие желтоватые патроны. Только они толще и длиннее тех, какие Марьянек видел издалека на пастбище во время запретных игр у костра. Взметнулся сноп искр…
Вслед за протяжным гулом как бы десяти одновременно громов вдвое оглушительнее прогремел взрыв, разрушивший нижнюю стену замка, а секундой раньше Агнешка услыхала пронзительный собачий лай и где-то там, за громадой развалин, испуганный хриплый крик: «Марьян! Марьян!» Она так и не сумеет понять, какой рефлекс памяти заставил ее, в ту минуту ослепшую и оглохшую, посмотреть на часы и прийти в ужас не от гула детонации, не от падения стены и не от грохота, послышавшегося снова из верхней части башни, а только от вида стрелок: одна — горизонтальная, другая чуть отклонилась от вертикали — пять минут четвертого. Она видит, как стоявший рядом Семен кидается напрямик на крутую насыпь свежих развалин, окутанных пылью и выползающим изнутри сквозь все щели и пробоины дымом. «Нет, Семен, нет!» — кричит она одними глазами, всем своим отчаянием, а сама уже несется вниз, задыхаясь от колючей кирпичной пыли, бежит сначала в обход, а потом наискось на ту дорогу, которую ее ноги находят безошибочно; она ничего не думает, но знает, куда бежит, хотя потом и не сумеет никогда вспомнить, в какой момент этот рывок пересилил оцепенение страха.