Таким он, возможно, был или мог быть.
А кем же была для него я между двумя этими крайностями мечты и падения? Иза, Иза… Какой мелкой и приземленной представляется мне в таком сравнении моя наивысшая самоотдача. Чем я доказывала ее и доказываю? Повседневными скромными страданиями? Делать сколько можешь, учить детей читать, писать и считать, подготовить то или другое на сегодня и на завтра. Фонфелек для Марьянека. И чтобы стало хоть немножко больше порядка, больше смысла. Но даже такие скромные старания столь ненадежны и так тяжело даются.
Надо, надо, надо… Завтра. Все завтра и завтра, все без полета, у самой земли, совсем невысоко. Не знаю, хорошо ли это, справедливо, разумно?.. Легенда об Антее показалась мне вдруг плоской и малодушной. Мои маленькие дела, маленькие обязанности — до чего же беззаботно я в них погружаюсь, до чего же удобно прятаться за ними в середине толпы, подальше от края пропасти. Но, увы, и здесь, исходя из средней нормы, хватает места и отчаянию, моему маленькому отчаянию.
Мундек Варденга достучался в магазин и получил водку. Все это в общем-то еще не кончилось, это будет продолжаться и продолжаться. Я боюсь.
Марьянек, еще засветло уложенный матерью в постель, вдруг вскочил во сне с плачем, кинулся ко мне в неосознанном страхе, закричал, едва удалось его успокоить. Скорей бы утро.
А Януарий лежит в опустевшей комнате Пшивлоцкой и Тотека.
Этой ночью я уже не пойду к себе, не хочется, нет смысла. Я боюсь, Иза, боюсь.
Маленькие мои отчаяния, маленькие страхи. Даже мое безумство было маленьким, если я здесь, а не…
Его уже нет и не будет…
Вот, Иза, какова моя наивысшая отдача, вот сколько я смогла отдать.
Конца этим спорам с собой, наверно, так и не будет, это счет без итога. Не с чем сравнивать, потому что нет больше его, того, кто своей несправедливостью подтверждал мою правоту. А может быть, в его мечте, если я верно ее понимаю, больше правоты и правота его выше, чем моя самодовольная уверенность в осмысленности повседневной работы, в весомости и ценности повседневных заслуг? Идеалы безумцев недосягаемы, согласна, но эта недосягаемость и заставляет меня, труженицу повседневности, удваивать силы, поднимает, насколько возможно, скромное значение моих задач до высшего уровня. Этой арифметикой я еще не овладела, этому я и должна учиться тут, за первой партой.
Его нет, но разве этот спор с собой, этот счет без итога не его присутствие во мне?
Это же неправда, что я убила его в себе.
Есть и этот странный, оцепенелый покой, и облегчение, но все-таки он здесь, он рядом со мной, во мне, только теперь это иначе мучает, иначе пугает.
Потеряв его, я наконец-то победила его отчужденность.
Мундек Варденга допросился водки. Станет ли Теофиль Варденга, мой ученик, похожим на брата? Я должна остаться в этой школе, должна узнать, каким станет Тосек Варденга.
Очень недобросовестно я провела сегодня уроки.
Ряска — водяное растение…
Завтра…
Завтра утром я увижу своих ребят. Им не надо знать, что я не лучше их и не умнее, что я сама учусь азбуке. Нельзя разочаровывать их, внушать им неуверенность. Надо подготовиться. Пора освободить место на первой парте.
Я, Агнешка Жванец, учительница.
Мое место будет здесь, за этим столом. Я снова увижу их всех, я их знаю уже несколько месяцев, снова услышу громкий шелест перешептываний и, поднявшись, хлопну в ладоши — вот так.
До чего тихо. За окном каплет с ветвей весенняя роса. Ночь пахнет теплым мраком. Ведь уже весна.
Подумай сейчас обо мне, Иза, не пожалей для меня крупицы хорошего чувства, хорошей дружбы. Ночь, никого нет, и я ужасно боюсь.
Скорей бы уже настало утро.
До утра еще далеко. В школе тихо и пусто. И темно. Я едва различаю перед собой два ряда пустых и темных парт.
Геленув, 1963