— Невинные детские забавы, — снисходительно усмехается Балч. — Сегодня еще относительно тихие. Наша юная смена развлекается как умеет. Охотнее всего неразорвавшимися патронами, их здесь полно.
Агнешка сбрасывает с плеча его руку.
— Веревки! Цепи! Проволока! Кто их этому учит!
— Дорогая моя, — отвечает Балч устало и терпеливо, — зачем кого бы то ни было учить доброте? У людей здесь жизнь пострашней, чем у животных.
— Но дети! Ведь это же дети!
Они подходят к развалинам замка. Балч теперь идет очень медленно, словно устал.
— Да. Дети. Дети переселенцев разных мастей. Дети, заброшенные сюда войной. Дети солдат и… неважно, черт побери. Их папаши ползали тут под пулями. А друзья отцов едят здесь землю, пьют болотную воду, если еще рыбы их не сожрали.
— Не понимаю. Это не соответствует ходу времени. Солдатские дети пока слишком малы для таких забав — с собакой, с факелами…
— Ошибаетесь. Это дети призывников. Вы забываете, что во время войны призывались и женатые мужики, которые были в ту пору в расцвете сил. Некоторые в конце концов разыскали и перевезли сюда свои семьи, улья, женщин с приплодом. Свеженьких супружеских пар у нас мало — боятся женщины здешних хамов.
— Как вы про них говорите! С каким презрением!
— Еще бы, конечно. По-настоящему я уважаю только тех, кто погиб. Да и то, впрочем, не всех.
— Вы-то живы.
— Я не сказал, что сам о себе думаю.
— Вы говорите таким тоном, точно жалеете, что живы.
— Нет, я не жалею. Память, воспоминания — это прекрасная штука. Не будь я жив, я не мог бы помнить. А помнить стоит. Мы брали этот замок, этот блиндаж, четверо с половиной суток. Видите башню? На верхушке был крест. Наконец-то, глядим, появилась на этом кресте белая швабская рубаха. Сдаются, выходит. Дорого нам пришлось заплатить за то, что мы поверили в крест и в рубаху. Из-под этого креста, сверху, один шустрый немец — кстати, лицо духовного звания — наделал из нашей роты немалое количество отбивных. Я повел ребят в атаку, потому что мой командир — вам уже известно кто? — вдруг передумал. Вам э т о хотелось знать — я исполняю ваше желание.
— Только не говорите мне, что Тотек знает об этом. — Агнешкин голос звучит глухо, сдавленно.
— Так вот, к вопросу о жестокости: этого никто не знает. Значит, и Тотек в том числе. И пожалуй, не узнает. Разве что от вас. Для этого сопляка капитан Адам Пшивлоцкий — герой и мученик. А мы все, те, кто остался жив, — бандиты, разбойники.
— Даже так?
— Даже так. Потому что об отце он ничего не знает, зато про нас знает все. Знает, что когда мы наконец заставили замолчать проклятый станковый пулемет, то и ксендза или пастора этого отблагодарили за рубашку. Здесь на месте его и повесили, лапками кверху, на том же кресте. Вместе с остальными защитниками. По трое с каждой стороны, симметрично, для равновесия. Но все они вместе с виселицей свалились прямо в болото. Кажется, вода еще до сих пор воняет.
Они уже давно стоят на дорожке и глядят на верхушку башни, не замечая, что остановились. Вдруг через плечо Балча Агнешка видит успевшего переодеться Тотека. Мальчик вынырнул откуда-то из развалин. Позади него Уля. Агнешка незаметным для Балча движением руки советует им отойти. Ребята заметили, поняли и, перемахнув через груду кирпичей, скрылись в глубине фруктового сада. Вот и у нее есть союзники, намек на конспирацию, заговор. Против чего?
— Все это страшно, страшно. Но неужели нельзя, неужели не стоит забыть?
Губы Балча искажает горькая гримаса.
— Забыть. Конечно. И лучше всего поможет это сделать сама жизнь, само время. Забыть! Вам не придется уговаривать забыть всех тех, кто пришел сюда позже. Да и мы, недобитые ветераны, тоже учимся забывать.
— Правильно.
— Благодарю за одобрение. Стараемся изо всех сил. Систематически. А вот и доказательство: завтра, в воскресенье, мы устраиваем вечер. Что вы на это скажете?
— Развлечения, если они уместны, не только допустимы, но и желательны. — Агнешка невольно и совершенно бессознательно впадает в менторский тон. — Мы в «Колумбе» тоже устраивали вечеринки, танцульки… И понятно, без спиртного. Без спиртного, пан Балч!
— Все будет в порядке, обещаю.
— Первое очко в вашу пользу.
Балч прищуривается и слегка кланяется Агнешке.
— Первая разумная женщина в Хробжичках.
— Почему первая?
— С бабами у нас беда. Их, так сказать, психика заражена старомодными взглядами. Им, например, не нравятся эти развалины. Отлично. Зато нам они нравятся. О, поглядите в сад. Видите того чернявого с мотыгой, который делает вид, будто страшно усердно копает свеклу, а сам все поглядывает исподлобья, шпионит? Это садовник Януарий Зависляк. Мой, так сказать, министр культуры и одновременно министр… гм… экономики. Однополчанин. Есть у него тут, внизу, под замком, отличная холостяцкая квартира, он в ней устроил нечто вроде скромного деревенского красного уголка. Мы его называем клуб, так шикарней.