В 1950 году Мах переезжает в Варшаву, где заведует отделом прозы в еженедельнике «Нова культура», активно выступая за утверждение принципов социалистической литературы. Принципы эти Мах поддерживал со всей определенностью, отмечая при этом, что они не могут быть чудодейственным рецептом, способным заменить талант и труд, полагая, что верная мировоззренческая ориентация должна дополняться богатством наблюдений, проникновением во внутренний мир человека, в его индивидуальную неповторимость, верностью природе своего дарования, внутренней горячностью, нетерпимостью к фальши и упрощениям. Много сделал Мах в те годы как советчик и друг начинающих литераторов. По свидетельству видного критика Рышарда Матушевского, Мах был «не только консультантом, но прямо-таки заочным университетом для группировавшегося вокруг него большого числа адептов пера».
Второе крупное произведение Маха «Дом Явора» (1954) принесло писателю известность не только в Польше, но и за ее пределами (оно вскоре было переведено на русский, украинский, болгарский, чешский, немецкий языки). Книга отразила и особенности нового этапа в развитии польской литературы, и своеобразие писательской индивидуальности Маха, и понимание им новых задач. В какой-то степени она подхватывала начатое в первом романе: предметом изображения снова была «глубинная» Польша (описывается глухая деревушка, куда не так быстро доходят вести из «большого мира»), действие охватывает период от 1942 года до начала 50-х годов.
«Дом Явора» написан проще «Ржавчины», с расчетом на более широкую читательскую аудиторию, и несет в себе разъясняюще-воспитательные функции. Доминирует в книге не психологический анализ, а художественное воспроизведение социального опыта. Мах стремится показать, что внесли описанные им годы в сознание и жизнь польского крестьянина. Задачу эту он решает, стремясь к максимальной конкретности, отражая общие процессы не в повсеместно приложимой типичности, а в реальности именно того объекта, который им описывается. Социальная обусловленность человеческих судеб подается не в образах предельно наглядных, концентрирующих в себе только основное, только классово-историческое, а в сумме сообщаемого об отдельных, неповторимых и разных людях, в гамме различных, сугубо индивидуальных людских сознаний и деяний — и лишь воспринимаемые в целом, в богатой своей конкретности они подтверждают истины самого широкого плана. Утверждая гуманизм, писатель не уклоняется от изображения отрицательных явлений действительности тех лет и их сложности. Он отчетливо разделяет своих героев (причем в итоге уделом одних, положительных, оказывается возвышение, а уделом других — деградация), но разделение это художественно мотивируется симпатиями рассказчика. Не отказывается он от психологической индивидуализации персонажей, только воплощает ее теперь преимущественно в действии, в развитии. Книга оказалась достаточно основательно заостренной против публицистической иллюстративности, схематической заданности, которые сказались в ряде произведений польской литературы рубежа 40—50-х годов, написанных с благими намерениями, но сильно упрощавших изображаемую действительность. В год появления книги Маха об этом начала говорить и критика.