Время тянется немилосердно медленно. Агнешка успела одеться, причесаться, подкрасить губы — а еще только половина восьмого. В поселке подозрительно тихо. Наверно, все отправились копать эту позднюю картошку. А дети? Агнешке хочется пробежать по деревне, звать, стучать в каждую избу, во все двери и окна. Хочется бить в гонг — и в тот, что на берегу озера, и в другой, на дворе, возле доски объявлений. Но она этого не сделает, она будет ждать. И еще раз обдумает план урока. Но строчки в тетради пляшут перед глазами. Нужно сосредоточиться, взять себя в руки. Агнешка достает свою книгу плюсов и минусов и вносит на текущий моральный счет итоги старых и самых последних самонаблюдений. Возле неизбежного пункта З. Б. карандаш замирает. Нет, так ждать не годится. И Агнешка выходит во двор, на дорогу, оглядывается, прислушивается. Почему не идут дети? Где хотя бы Павлинкины ребятишки? Ах, шум детских голосов на этой дороге был бы для нее прекраснейшей музыкой. Увы, пусто. Только магазин уже открыт. Она зайдет и спросит. О чем? О ком? Все равно. Лишь бы сократить время ожидания. Смутная надежда кого-то застать там, встретить сбывается лишь наполовину. Возле прилавка, за которым хозяйничает сама Пшивлоцкая в отутюженном, накрахмаленном белом халате, стоит Семен и прямо из бутылки потягивает пиво. Увидев Агнешку, он поспешно отводит глаза и в ответ на ее приветствие бормочет что-то невразумительное. Выждав несколько тщательно отмеренных секунд, Лёда, только на мгновение подняв глаза от весов, звонко и холодно произносит:
— Здравствуйте. Чем могу служить?
— Не знаю… — В голове у Агнешки полнейшая пустота. — Я подумала, может, Балч уже вернулся.
— А я и не знала, что он уезжал. М е н я это не касается. Как видите, я теперь продавщица, а это отнимает много времени.
Отвечает Лёда невозмутимо, хотя за ее любезно-ироническими словами кроется раздражение, и не прерывает своего занятия — она развешивает конфеты, каждую порцию ссыпает в газетный кулек и откладывает в сторону; на прилавке высится гора этих кулечков, однако Пшивлоцкая продолжает взвешивать.
— Семен, — отрывается Агнешка от бессмысленного созерцания, — я тебе очень, очень благодарна.
— Не за что.
— Есть за что! Только, Семен, как ты думаешь…
— Я не думаю, — резко перебивает он ее с тоской в голосе. — Думать — занятие не для меня.
— Если я не ошибаюсь, — вмешивается Пшивлоцкая, — вам следует поторопиться навстречу гостям.
В самом деле, у школьного крыльца, громыхая и пофыркивая, останавливается весьма оригинальный экипаж военного типа — грязно-зеленый вездеход, крытый брезентом. Оттуда вылезает мужчина и тащит за собой узел, который Агнешка узнает издалека, — это ее багаж.
— Инспекция! — приходит в отчаяние Агнешка и бежит к двери. — А детей нет…
Лёда Пшивлоцкая провожает ее долгим, тяжелым взглядом. Потом переводит глаза на Семена, который, даже не повернув головы, допивает пиво.
— И тебе из-за нее досталось, — тихо, слегка насмешливым, фамильярно-сочувственным тоном говорит Лёда. — Разошелся наш солтыс. С субботы будто подменили.
Семен молчит, словно не слышит, что Пшивлоцкая вернулась к продолжению своего прерванного монолога.
— Ну, Семен. Я к тебе обращаюсь.
— Я слушаю.
— Скажи мне, было что-нибудь между ними…
— Постыдились бы.
— Хорошо, хорошо. Но ты скажи.
— Я свечку не держал. И под чужими кроватями спать не люблю.
— Да ты бога побойся, ведь он тебе по морде так съездил, что за километр слышно было, а ты…
— По морде съездил, это верно.
— Она тебе нравится, Семен, да?
— Как сказать…
— Бедная Павлинка.
— А вы все об одном. Смешно вас слушать.
— Смешно, так забирай свой товар и не мешай мне. У меня и без тебя работы по горло.
Семен запихивает кулечки с конфетами в холщовый ранец и, не попрощавшись, уходит. Выйдя на дорогу, приостанавливается, озабоченно почесывает спутанную, как сухая трава, шевелюру и украдкой заглядывает в открытое Агнешкино окно. Потом поворачивает к озеру, все время настороженно прислушиваясь. И наконец глубоко, с облегчением вздыхает, уловив еще неясный, но хорошо знакомый рев грузовика. Комендант возвращается. Успеет.