Итак, мы с Марком остались полными хозяевами в его развалюхе, где дуло из всех щелей, крыша протекала, а комары разгуливали внутри так же свободно, как и снаружи. Вагончик стоял на отшибе, в низине среди деревьев, и Марику приходилось ходить по воду чуть ли не за полкилометра. Но я там чувствовала себя гораздо комфортнее, чем сейчас в номере «полулюкс» в бывшем санатории ЦК комсомола, теперь именовавшемся пансионатом «Кедр» — вдоль забора кто-то давным-давно посадил два ряда сибирских кедров. Этот пансионат Юрий выбрал для переговоров с французами, и я уже успела переругаться сначала с администратором, а потом с водопроводчиком из-за того, что в душе плохо работал смеситель. В вагончике же, продуваемом всеми ветрами и без малейших признаков современных удобств (даже еду мы чаще готовили на костре, чем на допотопной электроплитке), мы были счастливы.
Нам было хорошо и в солнечную погоду, и в проливной дождь, когда мы сидели под импровизированным пологом у дымившего костра. Если погода портилась и нельзя было загорать и купаться, то мы, натянув сапоги и закутавшись в плащ-палатки, притащенные откуда-то со склада нашим любезным хозяином, бродили по лесу и собирали грибы, которые потом до темноты приходилось чистить и готовить. А вечерами бродили по биостанции, нередко заглядывая на огонек к Мариковым знакомым. Мне они тогда все как один казались людьми сердечными и простыми, с ними было очень легко, даже если они слегка перебирали по случаю очередного праздника (у биологов их оказалось множество: открытие и закрытие сезона — эти памятные даты иногда приходились на одну и ту же неделю; день полевого работника, день рыбака — эту дату отмечали ихтиологи — и так до бесконечности).
Тогда же Витя познакомил нас и с художником, жившим со своей семьей в аккуратном деревянном домике с резными коньками на крыше; во дворе у него был целый зверинец — от летучих белок в вольерах до скульптурных портретов зверей на самодельном рабочем столе под раскидистой рябиной.
Но почему же я все время вспоминаю о Марике? Все было так давно, что уже кажется неправдой! Интересно, когда у меня неприятности на любовном фронте, я вспоминаю не о своей первой любви, не о своих победах — нет, на память приходят эпизоды из жизни с Марком. Пора выкинуть это из головы!
Что толку вздыхать о прошлогоднем снеге? У меня есть более важные дела. В конце концов, нечего пялиться на поганки и ностальгически вздыхать, я тут по делу, и пора вернуться мыслями к тому, за что мне платят.
Мы жили здесь почти неделю, и мне приходилось трудиться по своей первоначальной специальности — в качестве переводчицы. На этот раз Юрий и Женя затевали альянс с французской фирмой. Чтобы поразить предполагаемых партнеров, они арендовали целый этаж в бывшем элитном санатории «в лучшем уголке подмосковной Швейцарии, на высоком берегу древней Москвы-реки» (пока я переводила эту фразу в адресованном в Париж факсе, меня передергивало).
На самом деле все было гораздо проще: намного дешевле снять номера в подмосковном санатории с полным пансионом, чем тратиться на приличную гостиницу, транспорт, рестораны и каждодневную культурную программу в Москве. Поэтому французов во главе с некой мадам Одиль Альтюссер прямо из аэропорта повезли сюда; французы, что бы о них ни говорили, люди очень деловые, и работа закипела.
Особенно деловой оказалась сама мадам Альтюссер, среднего роста, очень худощавая, одетая в непременный элегантный серый костюм, она их меняла каждый день, но могла бы и не трудиться — настолько они походили один на другой. Она сама работала без роздыха и другим не позволяла никакой передышки. Иной раз, сличая русские и французские тексты документов в пол-одиннадцатого вечера, я, случайно оторвавшись от бумаг, встречалась взглядом с мадам; мне тогда она казалась надсмотрщицей, погоняющей своих рабов, еще немного — и в руке у нее появится бич.
Мадам была самой яркой личностью среди наших иностранных гостей. Кроме нее, приехала также ее секретарша Моник, очень плоская и некрасивая девица, державшаяся с нашими мужчинами с непринужденностью истинной француженки и считавшая, очевидно, что обладает знаменитым французским шармом, и двое относительно молодых людей, Жак и Пьер-Франсуа. Мадам держала их в таком страхе божьем, что у них и мысли не возникало пококетничать с аборигенками: по правде говоря, у меня тоже таких мыслей по отношению к ним не возникало, было достаточно забот и со своими мужчинами, чтобы воспринимать этих французов как объект для легкого флирта.