— У меня в самом деле есть диплом психолога, но это совсем не значит, что я умею лечить депрессию. Депрессия — это болезнь и входит в компетенцию психиатров; я же, хоть и кончала психфак, никогда не занималась практической работой.
— Вы меня не поняли. Я совсем не это имел в виду. У вас должны быть связи, вы знаете, к кому обратиться, вы можете понять, какой врач или экстрасенс внушит ей доверие к себе. У нас в Горьком тоже есть неплохие специалисты, но ни один не смог найти к ней подход. Иногда я просто боюсь за нее…
Все понятно, алкоголизм он называет депрессией — так ему легче. Ну что я могу тут сделать? Алкоголизм у женщин почти не лечится.
— Я очень ценю ваше отношение, Николай Ильич, но знаете ли…
— Давайте сейчас больше не будем говорить об этом, ладно? Зачем портить себе настроение в такой чудный день?
Тропинка вдоль реки была совсем узкой, моя нога соскользнула с нее, и я потеряла равновесие, но не успела упасть — он меня поддержал; руки у него оказались на удивление сильными, я не ожидала этого от человека его возраста и профессии.
Подождав, пока я выпрямлюсь, он очень вежливо предложил мне свою руку и повел меня наверх, по дорожке через лес к нашему пансионату. Мне было не слишком удобно идти — он был намного ниже меня, к тому же хватка его оказалась слишком крепкой, но отказаться было неудобно. Он перевел разговор на другое и почему-то вспомнил Левитана. Он говорил, что не любит знаменитые осенние пейзажи этого художника — они навевают грусть, а настоящая золотая осень, вот как сейчас, — торжество красок и жизни.
Я шла с ним рядом, охваченная дурными предчувствиями, уже представляя себе, как вожу Виолетту по приемным наркологов, но параллельно с неприятными мыслями в голове закавыкой вертелся еще один вопрос: с чего бы это наши новые русские стали все как один художественными критиками и особенно полюбили живопись?
К вечеру французы явились очень оживленные и за ужином громко обсуждали свои впечатления. Больше всего, по-моему, они остались довольны самодельными крестиками и небольшими иконами, приобретенными ими у мастеров у ворот монастыря. Мадам Одиль купила расписное пасхальное яичко с изображением младенца Христа, оно ходило по рукам, а она следила за ним с таким выражением лица, будто оно было настоящим и могло разбиться.
После ужина мадам Альтюссер устроила небольшое совещание, на которое я не была приглашена, зато мне опять пришлось кое-что переделывать. Я сидела у себя в номере и составляла черновик, потом решила сходить к Юрию за его портативным компьютером, чтобы, не откладывая на утро, набрать текст, а распечатать его завтра — в пансионате была специальная комната с железной дверью и решетками на окнах, где стояли компьютер устаревшей модели, но в рабочем состоянии, и принтер. «Кедр» изо всех сил старался приспособиться к требованиям рынка, цены в пансионате были по карману только очень богатым людям, но, увы, силенок оказалось маловато, и обслуживание оставалось в основном совковым. Вообще не знаю, как во времена ЦК ВЛКСМ, но сейчас пансионат выглядел неуютно: длинный-длинный коридор, стены которого окрашены ядовито-зеленой масляной краской; в него выходили двери всех номеров, независимо от класса.
Я вышла из своей комнаты и постучалась в дверь напротив. Юрий специально поселил меня рядом с собой, чтобы никто не смог у него под носом ломиться ко мне в номер. Было уже полдвенадцатого.
Мне ответили не сразу, и только через минуту я услыхала хриплый голос Юрия:
— Войдите.
Я открыла дверь и вошла; навстречу мне вспорхнула Мила, с преувеличенно деловым видом собрала со стола какие-то папки, сухо пожелала нам спокойной ночи и, окинув меня злобным взглядом и поджав губки, вышла. Ее жакет был застегнут на все пуговицы, обычно она застегивала только две.
— Ну как, только приятно смешивать приятное с полезным или полезно тоже? Много наработали?
— Ну и язва же ты, Пышка!
— Посмотри на меня и признай, что я давно уже не пышка!
— А как же мне тебя называть? Не ягненочек же! Тоже мне ягненок!
— Ладно, Юра, я тебя предупреждаю, добром это не кончится: Алла уже что-то подозревает.
Алла, его жена, идеальная женщина, всегда была готова к худшему, так что я не кривила душой.