Вошли в помещение. Пахло новой кожей. Лак, бархат, замша, туфли белые, красные, черные, изящные ботинки, полусапожки — у подруг разбежались глаза.
— Смотри, Агнесса, смотри, какие! — Филлис указала на черные туфельки из мягкой кожи. — Видишь?
— Да. — На ногах у Агнессы были стоптанные, потерявшие всякий блеск и вид ботинки.
— Примерим? Ну хоть просто так! — в отчаянии предложила девушка.
Получив туфли в руки, подруги почувствовали себя детьми, тайно завладевшими чужой игрушкой. Агнесса разглядывала чудесный башмачок; она уже забыла, когда в последний раз надевала такие туфли. В них ступают по коврам, цокают каблучками по мраморной лестнице, кокетливо поднимая край юбки… Призрак утраченного навеки мира мелькнул перед ней и исчез.
— Что ты задумалась? — спросила Филлис. — Примерь! Мне они малы.
Агнесса сняла потрепанный ботинок и нерешительно сунула ногу в мягкую туфлю. Она показалась девушке легкой, будто перышко, и пришлась впору. Эти туфли словно предназначались для нее, они смотрелись хорошо даже с грубым бумажным чулком.
— О, Агнесса, какая прелесть! — воскликнула Филлис. — Извини, но твои ножки не для этого старья! — Она презрительно оттолкнула ногой башмак.
Разувшись, Агнесса призналась:
— Филлис, у меня денег сейчас ровно на эту пару.
— Так бери! — подхватила девушка.
— Но Джессика останется без обуви.
— Я одолжу тебе денег. Нет, в самом деле, купи! Неужели ты не можешь позволить себе хотя бы это?
— Ты же сама собиралась что-то купить, — слабо сопротивлялась Агнесса.
— Ничего, я подожду! За меня не беспокойся!
— Безумие какое-то, — говорила Агнесса, выйдя на улицу с желанной покупкой в руках. — Зачем я это сделала?.. А Джессика быстро растет, я не успеваю покупать ей новую одежду… Моя голова скоро расколется пополам от постоянных расчетов!
— Я бы хотела увидеть твою девочку. Ты так часто говоришь о ней. Она, должно быть, прехорошенькая, особенно если похожа на тебя!
Агнесса улыбнулась наивной похвале подруги. Она знала, как быстро Филлис привязалась к ней.
— Приходи к нам в гости, Фил. Вечерами мы всегда дома.
Разговаривая, они свернули в свой квартал. Здесь почти не было деревьев, солнце высвечивало потемневшие доски строений. Дворики, грязные по весне, завешанные сохнущим бельем, были темны и убоги, как и дома.
Филлис жила в первом, более светлом переулке, в начале которого встречались совсем неплохие домики, предназначавшиеся для сдачи внаем. А Агнесса, попрощавшись с подругой, углубилась в самую глухую часть квартала бедняков.
Она миновала двор, подошла к дому и постучалась в низкую дверь, выходившую прямо на улицу.
Послышался шорох, потом легкие шажки и голосок, деловито спросивший:
— Кто там?
— Это я, доченька.
Дверь открылась, и на пороге появилась Джессика, маленькая девочка с копной нерасчесанных светлых волос и по-детски выразительными глазами удивительного переменчивого оттенка: издали они казались голубыми, а вблизи — бледно-зелеными, как степная трава.
— Мамочка! — Джессика прыгнула в объятия Агнессы.
— Недавно проснулась? — спросила та, целуя дочь.
— Да. А ты больше не уйдешь?
— Сегодня нет.
— А что мы будем делать?
— Приготовим завтрак, а после пойдем в магазин покупать тебе туфли.
— Туфли? Мне?! Самые красивые?
— Самые красивые!
От радости девочка закружилась по комнате. Впрочем, комнатка была такой маленькой, что они с трудом размещались втроем. Вещей — и того меньше: столик у окна, на стене — шкафчик с кухонной посудой, в углу — печь и кровать. Больше, если не считать придвинутых к столу пары стульев, ничего не помещалось, и Агнесса с Джессикой вынуждены были (к радости Джессики) спать вместе в одной постели, а Керби забирался под кровать. В низкое оконце был виден кусок двора, забор и — ни клочка неба. Дом давно осел, стены и особенно пол отдавали сыростью, было то холодно до дрожи, то невыносимо жарко и душно — когда топилась печь.
Иногда ночью Агнесса просыпалась и с нежностью глядела на прижавшееся к ней худенькое тельце. Она согревала Джессику своим теплом и роняла слезы при мысли, что ее девочка не видела ничего лучшего, чем эта мрачная сырая конура. И кого было в этом винить?
Агнесса повесила на вешалку у двери коричневый жакет с обтрепанными черными обшлагами и таким же воротником, сняла заляпанные грязью ботинки. Переоделась в домашнее ситцевое платье и взялась за дела. Руки ее, привычные к труду, работали слаженно и быстро. Склоняясь над столом, она то и дело сдувала со щеки непокорную прядь, выбившуюся из стянутой на затылке темной массы волос.
Часто она отрывалась от работы и с улыбкой смотрела на веселящуюся дочь. Право же, способность улыбаться вернула ей Джессика: до ее появления на свет Агнесса не верила, что когда-либо сможет опять делать это.
Она поставила перед девочкой чашку молока и положила булочку, себе позволила (гулять так гулять) чашку кофе, а Керби дожидалась его овсянка.
Потом принялась мыть посуду, которую Джессика вытирала и складывала на стол.
— Мама, завяжи мне большой бант! — потребовала она.
— Подожди, дорогая, сейчас закончим, и я причешу тебя.
Через полчаса они, держась за руки, шли по улице, и Джессика болтала без умолку. Агнесса, готовая постоянно, не переставая слушать этот звонкий голосок, улыбалась дочери, изредка ласково отвечая ей.
Они выбрали в магазине синие туфли и вернулись домой, где девочка, немедленно надев обновку, принялась расхаживать по комнате.
— У меня ведь тоже кое-что есть! — Агнесса с таинственным видом вытащила коробку.
Глаза Джессики загорелись.
— Что там?!
— Смотри! — достала черные туфли. — Нравятся?
Джессика едва не задохнулась от восхищения.
— Нравятся! Ой, как нравятся! Мама, давай ты их наденешь, и мы поиграем: ты будешь королева, а я — принцесса!
Вернулся пес: огромный, лохматый, он кинулся к своей маленькой хозяйке.
— Керби, Керби! — закричала девочка. — Давай ты будешь моей лошадью, я на тебе поеду во дворец!
Агнесса рассмеялась.
— Знаешь, Джесс, я сейчас отдохну немного, а поиграем мы с тобой вечером. Договорились?
— Ладно. Тогда я пойду на улицу.
— Иди, — согласилась Агнесса, — только не ходи далеко.
— А в соседний двор?
— Можно, милая. Если что-нибудь понадобится, постучишься.
— Хорошо.
Джессика позвала Керби, но пес предпочел вздремнуть под кроватью, и девочка ушла одна.
Агнесса заперла дверь и легла, но сон не приходил.
Сегодняшнее удовольствие стоило и будет стоить десятка ночных смен, бесчисленных подсчетов и головоломок: как прожить на зарплату, не голодая и не одеваясь в тряпье? Агнесса вздохнула. Когда она в последний раз открывала книгу? О чем она думает чаще всего? О том, что сварить на обед, как половчее заштопать чулок, сколько дней осталось до получки…
Она позабыла половину французских слов, с трудом вспоминала латынь, а недавно ей показалось, что она не помнит ноты. Пальцы утратили прежнюю гибкость; Агнесса давным-давно лишилась возможности выражать себя в музыке, а ведь когда-то и дня не могла прожить без чарующих звуков рояля.
В последнее время она как никогда часто вспоминала пансион, все то, чему ее учили там: музыка, языки, танцы, — теперь было недоступно, ушло безвозвратно в прошлое… И тем не менее в ее жизни это когда-то было, а вот Джессика… Что только не отдала бы Агнесса за возможность обучить девочку музыке, воспитать ее так, как хотелось бы, открыть малышке настоящий мир, увести навсегда из этих трущоб, от страшной жизни и убогих людей!
Эти пять лет измучили Агнессу, но сделали много сильнее, и она уже не заплакала, как бывало, от отчаяния, а лишь крепче сомкнула недрогнувшие холодные губы.
Джессика побегала по двору, покачалась на доске, поглазела на купающихся в луже воробьев, а потом, зайдя за дом, обнаружила там, на солнцепеке, островок сухой земли. Разыскала веточку и, присев на карточки, начала рисовать. Постепенно на земле появилось изображение смешной лопоухой собаки. Джессика дорисовывала хвост, когда из дома напротив вышли два мальчика; одному было лет шесть, другому — восемь. Младший нес мяч. Они подошли к Джессике и остановились за ее спиной — увлеченная девочка ничего не замечала.