— К сожалению, я не мастер писать письма, Джессика. Если бы ты могла полюбить меня хоть немного…
— Я все сделаю! — быстро проговорила девочка. — Только вы отпустите маму домой!
— Я не держу ее насильно, Джессика, можешь спросить сама, если не веришь. Я не такой уж плохой, как ты думаешь.
Она молчала, и тогда он добавил:
— Я тоже люблю тебя, и мне интересно все, что ты делаешь. Может, покажешь мне свои рисунки? Я много слышал о них.
Джесика нахмурилась.
— Я всем не показываю.
— Но мне-то можно!
Джессика снова вскинула голову.
— Вы что-нибудь понимаете в живописи?
— Нет, но мне все равно интересно.
— Мой папа, Орвил Лемб, очень хороший, вы знаете об этом?
— Да, — сказал Джек, — знаю.
— И у меня есть брат Джерри!
— И об этом тоже.
— Мы хотим, чтобы мама вернулась домой и жила там, с нами, а не здесь!
— Ты считаешь, я должен что-то сделать, да?
— Да, — сказала Джессика, поднялась со скамейки и, ничего не добавив больше, пошла к дому.
Джек смотрел ей вслед. Он знал, что она имеет в виду: чтобы он добровольно отказался от Агнессы и покинул ее. Он понимал Джессику, несмотря на то, что чувствовал боль и обиду: собственная дочь до сих пор так и не приняла его, считала чужим. Да, конечно, он не вписывался в тот мир, в котором она жила теперь, но… он не считал себя виноватым и не в силах был оставить Агнессу сейчас, когда вновь обрел ее любовь, когда чувствовал себя почти счастливым, хотя и знал, видел, как терзается живущая рядом с ним женщина. Лицо его приняло внезапно жесткое выражение. Пусть даже так, он не хочет и не может ее потерять! Нет, она не уедет!
И он оказался прав: она не уехала. Чтобы не расстраивать дочь и отчасти все еще цепляясь за какую-то надежду, она до последнего момента не говорила детям, что остается здесь, и, когда пришло время отъезда Джессики и Рея, стало тяжелее вдвойне, потому что Агнесса теперь уже совершенно точно знала: вернуться не удастся. Ни под каким предлогом, ни сейчас, ни — что всего ужаснее — потом. И не в дом Орвила (о том, чтобы вернуться к человеку, которого она жестоко предала, воспоминания о жизни с которым до сих пор не оставляли ее душу, она даже не помышляла), а просто в Вирджинию. Потому что такого стыда и позора не пережили бы ни она, ни Орвил, потому что обстоятельство, о котором она думала не переставая в последние дни, и существование которого, несмотря на ее мольбы и заклинания, все-таки подтвердилось, это обстоятельство являлось воистину непреодолимым.
Свершилось то, что в других случаях и другим людям дается как благо, ей же было дано как наказание.
Агнесса поняла, что у нее будет ребенок.
Позднее она думала: уж если Бог решил, что у нее должен быть третий ребенок, то лучше бы это случилось раньше — с Орвилом, а не теперь — с Джеком. С Орвилом ее огорчение, наверное, очень скоро перешло бы в радость, и она спокойно ждала бы появления маленькой Вирджинии (Орвил, конечно, захотел бы назвать дочь в честь своей матери) или второго сына, но сейчас… Она испытывала совсем не то, что должна чувствовать женщина, готовящаяся стать матерью.
Куда она денется с этим ребенком, незаконнорожденным ребенком, отец которого скрывается от закона? Кому сможет посмотреть в глаза?
Агнесса проплакала весь день и всю ночь после отъезда Джессики и Рея, с которыми едва нашла силы проститься хотя бы внешне спокойно. Она дала обещание вернуться, но выполнить его не сможет и не увидит ни Джерри, ни дочь. А вместо этого…
Наутро она объявила Джеку о том, что случилось, чего они оба не ждали и даже, наверное, как-то не думали, что такое может произойти, хотя и предавались страсти так безоглядно, бездумно…
Она стояла внизу, прислонившись к буфету, одетая в зеленое платье, еще больше подчеркивавшее бледность ее лица. Ее заплаканные глаза точно осколки старинного, позеленевшего от времени зеркала смотрели на Джека, не осуждающе, конечно (в случившемся ведь была не только его вина), но и не добро.
— Я просто ума не приложу, что мне делать, — закончила она свою обвинительную — по отношению к ним обоим — речь.
— Не знаю, — сказал Джек; он действительно не знал и не ожидал этого — так же, как и она. Это было не очень-то приятно и внушало опаску; он не чувствовал себя готовым к тому, чтобы справиться со случившимся, но подумал, что должен, наверное, что-то добавить к уже сказанному.
— Почему ты говоришь только о себе? Это касается нас обоих.
Он ласково взял ее за руку, и глаза Агнессы вмиг наполнились слезами. Она подумала почему-то о том, что в пору своей бедственной жизни в Хоултоне почти не плакала. А теперь — часто. Наверное, стала слабее?
— Может быть, это и неплохо, — произнес Джек, хотя думал иначе, — по крайней мере, у нас будет семья. Жаль, конечно, что мы не можем пожениться, но я же все равно буду с тобой. И… давай наконец уедем!
Агнесса отняла руку и отвернулась.
— Этот ребенок не нужен ни тебе, ни мне. Всю жизнь его будут преследовать и презирать за то, что он появился на свет таким образом. Разве мало на земле несчастных! И о какой семье может идти речь, когда там — Джерри и Джессика, а здесь — мы, мы…— и что между нами общего, что сделало бы нас семьей? Только то, отчего все это получилось!
— Ах, так? — Джек отстранился. — Получается, ты не хочешь его, потому что он мой! Конечно, лучше, когда отец ребенка джентльмен, а не беглый каторжник!
— Нет, — быстро ответила она, и это была почти правда… почти, но не совсем, — не потому, что он твой. Джессика тоже твоя, а она очень хорошая.
— Она ненавидит меня!
— Нет, Джекки. Я сказала ей перед отъездом, что ты ни в чем не виноват, и она поверила.
Агнесса подумала, что женщина оценивает мужчину почему-то в первую очередь по тому, как он относится именно к ней, и вынуждена была признать, что для человека, совершившего некогда столь тяжкие преступления и проведшего восемь лет в каторжной тюрьме, Джек обращался с ней удивительно нежно и заботливо.
— Да, Агнес, знаю, конечно: тебе тяжело, и я для тебя — плохая поддержка.
Он привлек ее к себе, и Агнесса почувствовала хоть какое-то успокоение. Она вспомнила Терри, Аманду, Филлис, всех сразу — они промелькнули перед нею, совсем далекие, еще более отдалившиеся из-за того, что она чувствовала теперь. И близко был один только Джек.
Следующие дни она провела в доме, мучительно и непрерывно размышляя. Уехать, видимо, все же придется: ко всему прочему, ее стали одолевать нехорошие предчувствия. Да, скорее всего, судьба сама развяжет узел, как бывало всегда, но вот только как? Ничего хорошего на ум не приходило. Ей плохо спалось, все валилось из рук; чтобы как-то отвлечься и развеять мрачные мысли, Агнесса пошла прогуляться в город.
Она бродила по улицам Санта-Каролины, знакомым ей с давних времен, вдыхала запахи лета, вспоминая, с каким чувством въезжала сюда, что жило в ее душе тогда, столько лет назад. Взглянула на особняк Деборы, где жила наверное, счастливая Эйлин со своим супругом и детьми. А она, Агнесса Митчелл, дважды отказалась от такого счастья! Цыганка предсказала ей когда-то полную событий жизнь со страданиями и радостью, любовью и смертью; все это было и будет, должно быть, еще, только вот последнего больше не надо!
Она вернулась домой. Вошла, открыв дверь ключом (Джек оставался наверху), и некоторое время находилась внизу, в гостиной.
В дверь постучали. Агнесса, не думая ни о чем, всецело поглощенная собою, почти машинально открыла и — оторопела, мгновенно ощутив парализующий ужас: на пороге стояли двое молодых мужчин в форме полисменов штата.
— Добрый день, мэм! — предельно вежливо обратились они к ней. — Разрешите войти!
— Я в чем-то провинилась? — стараясь сохранить невозмутимость, спросила она, но сердце уже колотилось часто-часто, что-то сдавливало виски, а тело содрогалось, словно в ознобе. Нет, это не может кончиться вот так!
— Мы должны кое-что выяснить.
Она поднималась наверх, едва переступая одеревеневшими ногами, после того как полицейские осмотрели все внизу, поднималась, сознавая, как давно не испытывала такого отчаяния и чувства глубочайшей безысходности: им с Джеком не уйти и не скрыться уже никуда!