О чем же пишут дети? Точнее, о чем они думают, что их волнует, заботит, радует или, напротив, пугает и огорчает? Если говорить о темах — они близки к повседневной жизни ребенка, независимо от того, живет он на европейском севере или возле экватора. Много стихов о маме. Есть стихи про любовь, хотя они, понятно, отличаются некоторой абстрактностью. Скорее это стихи, выражающие предчувствие любви, мечту о любви. Полнее всего охвачен, пожалуй, мир природы: весна, лето, осень, Родопские горы Болгарии и африканские зеленые холмы, бык на пастбище, жуки, голуби, полевые мыши, кролики, лиса, собака и крокодил, курица с цыплятами, ласточки, затмение солнца, реки, цветы, сбросившие листву буки — вот какой широкий мир живого, трепетного, прекрасного, пройдя через сердце ребенка, входит в его стихи. Этот мир дополняют картины народной жизни, обычаев, игр. Дети не просто описывают то, что видят. Они пытаются обобщать, размышлять. Они — прирожденные поэты: даже мертвые вещи оживают в их фантазии, словно сбрызнутые живой водой народных сказок.
Описанные тринадцатилетней югославкой Гиной Войнович осенние буки стынут, скинув «платья зеленые». И девочка сопереживает им, как людям: «Холодно вам, оголенные буки, голые ветви как голые руки». Ее двенадцатилетнего соотечественника Младена Клуге взволновал старый мост, который, как много потрудившийся на своем веку человек, смертельно устал от идущих и едущих по его деревянной спине, оттого, что река денно и нощно бьет его по ногам-опорам. Но мост должен стоять, как связной на посту, потому что он «нужен двум берегам», людям, которых он «сблизил и свел». А девятилетний болгарин Симеон Кисев написал стихи о тщеславной вазе, которая соглашается только на то, чтобы в нее ставили роскошные садовые цветы, и презрительно отзывается о их скромных полевых родичах. «Странные замашки» вазы явно не по нраву болгарскому школьнику.
Конечно, то, что напечатано в книге, не совсем стихи Кисева, Клуге и других ребят. Это — стихи детей, но «написаны они мной»,— говорит в предисловии Агния Барто. Такое разграничение очень важно для понимания книги. Ведь речь не о переводах с одного языка на другой в обычном смысле этого понятия. Во многих странах — где с коммерческой, где с научной целью, где преследуя задачи эстетического развития ребят,— выходят сборники детского творчества, в том числе и поэтические. Не исключена возможность и перевода таких сборников на другие языки с сохранением всех достоинств и недостатков оригинала. То, что сделала Агния Барто, не имеет прецедентов в литературе. Принципиальная новизна «Переводов с детского» не только в интернациональном характере книжки, но и в глубине творческой переработки детского подлинника. То, что в оригинале представляет лишь намек на мысль, чувство, настроение, в «переводе» Агнии Львовны обретает силу настоящей поэзии, получает определенность и завершенность большого искусства.
Недаром почти каждое стихотворение предваряется указанием: «От имени Нины Ринтанен, ей 9 лет» или «От имени Ану Утрайненен, ему 10 лет». Поэт говорит от имени детей своим собственным поэтическим языком, который присущ только ему. Мы узнаем рифмы Барто, ее излюбленные ассонансы и каламбуры, не всегда совпадающие в написании, но точные, глубокие, богатые созвучиями: градусов — радостно, песенки — Хельсинки, наполнен — напомнил, дорога нам — ураганом, крольчатам — отпечатан, бурном ритме — говорит мне, паришь — Париж и т. д. Единожды прочитав или услышав, мы готовы повторять как пословицу, как поговорку: «Сорняки и травы не приносят славы», «Скучать по Казахстану не буду. Перестану», «Прежде чем влезать в трубу, вспомни ты его судьбу», «Я ладонь разжала: счастье я держала», или такое вот типично «бартовское» четверостишие, написанное от лица птичьей мамы:
Разнообразие ритмического строя, переключение размеров внутри одного стихотворения, богатство аллитераций, внутренних созвучий стиха — все это пришло в «Переводы с детского» из стихов Барто. Все, вкупе с неповторимой интонацией: «По росту он был не подросток, а дядя». Вместе с удивительной игрой словом — свободной и строгой в одно и то же время. Поистине ноги просятся в пляс, когда читаешь «Африканский танец», написанный от имени либерийца Джонсона Уиснанта, и будто в самом деле слышишь удары тамтамов в горячем, настоянном на терпких ароматах тропиков воздухе: