Этого наш герой и вовсе стерпеть не может. Мало того, что над ним смеются обидным смехом, даже «Алешка конопатый», которого раньше герой наш ни во что не ставил, теперь, благодаря лопате, обретает значительность. И, возмущенный до глубины души, герой кричит «еще сильней»: «И я хочу трудиться, нельзя людей лишать труда, куда это годится?!»
Вывод, как обычно у Барто, афористичен. А поскольку он непосредственно связан с сюжетом, в нем есть нечто и от басенной морали, где назидательность неотрывна от иронической усмешки:
Благодаря глубине содержания и мастерству формы, стихотворение оказалось действенным не для одних ребят. Заключительные его строки были взяты на вооружение и взрослыми, превратившими их, слегка перефразировав, в хлесткую и ходкую народную пословицу:
«Зарплата», разумеется, подсказана здесь не только близким по звучанию словом «лопата», а всем строем, смыслом стихотворения, выдвигающим на первый план нравственную основу труда.
Прямой, откровенный, по душам разговор на морально-нравственные темы с детьми и подростками неимоверно сложен, но жизненно необходим. Сложен он потому, что поэту особенно легко здесь впасть в морализаторство, чего, как известно, дети не выносят и не принимают. Необходим же потому, что мещанин-индивидуалист не собирается добровольно сдавать своих жизненных позиций, активно вербует сторонников, пытается растить смену.
Дети живут в обществе. Не только добрые, но и злые ветры овевают их юные незакаленные сердца. Кто же, как не поэт, откроет сердце ребенка добру и покажет ему зло во всей его отвратительной правде! Несколько лет назад «Пионерская правда» напечатала два стихотворения Агнии Барто, навеянные газетной почтой. Это были стихи «Он слова не просит» и «Требуется друг». О мальчике, который скованно молчит у доски в школе и шумно, развязно ведет себя на улице, обижая слабых. И о девочке, с которой никто не хочет дружить, потому что ее дружба никогда не бывает бескорыстной. Редакция пригласила читателей поделиться чувствами, которые вызвали стихи. И вскоре с пометкой «Почта Агнии Барто» в «Пионерскую правду» пришло более трехсот писем.
Письма говорили о том, что стихи сразу вошли в ребячью жизнь, сделались ее необходимой частью. Они вызвали среди ребят споры, ссоры и даже (на что уж автор никак не рассчитывал) драку. Некий школьник, которому одноклассник прочитал стихотворение «Он слова не просит», узнал в герое себя и набросился с кулаками на своего обличителя. Конечно, споры, а тем более драка — вещи исключительные. Но именно они суть вернейшие показатели, что стихи, как писали юные читатели, «попали в яблочко, в самую середину», задели за живое, взволновали ребят правдой, откровенностью, серьезностью разговора на важнейшие темы: о дружбе истинной и мнимой, о порядочности и подлости, об отношениях человека с другими людьми, о так называемых ценностных ориентациях.
Дети доверчиво делились с поэтом своими переживаниями, даже теми, какие обычно предпочитают скрывать от взрослых. Девочки писали о своих отношениях с подругами и мальчиками. Мальчики — о своей первой любви. Те и другие — о взаимоотношениях с родителями. Большинство писем пронизывала одна забота, мысль, чувство: ребята выражали стремление к тому, чтобы их связи со сверстниками и взрослыми опирались на высокие нравственные принципы, были подлинными, красивыми, человеческими. Эти письма писательница назвала для себя «правофланговыми».
Но в той же почте оказались письма, которые говорили о нравственном невежестве и душевной глухоте их авторов. «Я могу еще и похуже о нем сказать, только пишите мне на домашний адрес»,— простодушно признавался маленький доносчик, не подозревая, в каком ужасном виде выставляет себя перед всем миром. «Пусть им будет позор, мы будем рады»,— откровенничал автор другого письма, поскольку искренне не понимал, что радоваться позору товарища, пусть и нелюбимого или ошибающегося,— позорно. Одна девочка написала: «Я звеньевая, но спросите хоть кого из девочек, я держусь с ними наравне». Она, наверное, думала, что, говоря так, рисует себя с хорошей стороны: вот, мол, какая я демократичная. И не ведала, что саморазоблачается, поскольку в рациональном, «головном» ее «демократизме» уже заключено глупейшее самомнение и барское самодовольство начинающего чиновника.
Были в «Почте Агнии Барто» и письма, исполненные недетского недоумения, вероятно, по поводу как раз тех из однокашников, кто впитал обывательскую мораль, что называется, с молоком матери и сам не отдает отчета в том, какой нелепой белой вороной выглядит на фоне подлинно социалистических отношений и принципов. «Он зря дружить не будет, только с теми, кто имеет в классе власть»,— было сказано в одном письме. В другом: «Она сказала, что будет дружить только с тем, у кого есть что-то замшевое. А у меня такого нет. И наша дружба порвалась». Жалеть надо, конечно, не тех детей, которые не были удостоены этой «дружбы»,— с ними как раз все в нравственном смысле обстоит благополучно и, как говорится, убереги их бог и в дальнейшем от таких «друзей». Жалеть надо прежде всего тех, кто с младых ногтей убежден в своей элитарности или исповедует мещанское потребительство. Их надо жалеть, потому что они — еще дети и, как справедливо полагает Агния Барто, являются порождением «замшевых» мам и «замшевых» пап. «...Ведь и для «акселерированного» ребенка,— замечает писательница,— взрослый остается авторитетом как в хорошем, так, к сожалению, и в плохом».